Чем отличается умный монархист от глупого монархиста? Умный монархист, поддерживая идею монархии как принцип, при этом вполне может допускать, что конкретный персонаж, сидящий на троне, не является воплощением всех мыслимых и немыслимых добродетелей.

Оригинал взят у red_sovet в Современники о Николае II

Короткая подборка цитат современников о «страстотерпце» Николае II, которого так настойчиво пытаются реабилитировать в последние годы.

Из дневника профессора Б. В. Никольского, участника и идеолога монархического «Русского собрания»:
15 апреля: «…Я думаю, что царя органически нельзя вразумить. Он хуже, чем бездарен! Он - прости меня Боже, - полное ничтожество…
26 апреля: «…Мне дело ясно. Несчастный вырождающийся царь с его ничтожным, мелким и жалким характером, совершенно глупый и безвольный, не ведая, что творит, губит Россию. Не будь я монархистом - о, Господи! Но отчаяться в человеке для меня не значит отчаяться в принципе»…

Из дневника М.О.Меньшикова за 1918 г.:
«…Не мы, монархисты, изменники ему, а он нам. Можно ли быть верным взаимному обязательству, к-рое разорвано одной стороной? Можно ли признавать царя и наследника, которые при первом намеке на свержение сами отказываются от престола? Точно престол — кресло в опере, к-рое можно передать желающим».
«…При жизни Николая II я не чувствовал к нему никакого уважения и нередко ощущал жгучую ненависть за его непостижимо глупые, вытекающие из упрямства и мелкого самодурства решения. Ничтожный был человек в смысле хозяина. Но все-таки жаль несчастного, глубоко несчастного человека: более трагической фигуры „человека не на месте“ я не знаю…»

С.Ю. Витте: «Неглупый человек, но безвольный» /Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т.2. С. 280.

А.В. Богданович: «Безвольный, малодушный царь» /Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 371.

А.П. Извольский: «Он обладал слабым и изменчивым характером, трудно поддающимся точному определению» / Извольский А.П. Воспоминания. Мн., 2003. С. 214.

С.Д. Сазонов, бывший министр иностранных дел, 3 августа 1916 г. в беседе с М. Палеологом: «Император царствует, но правит императрица, инспирируемая Распутиным» /Палеолог М. Указ. соч., с. 117.

И даже антисоветчик Бальмонт в 1906 г.:

Наш царь – Мукден, наш царь – Цусима,
Наш царь – кровавое пятно
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму - темно.

Наш царь - убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь - висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждет.
Кто начал царствовать - Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.

Финальную точку в описании «царя-батюшки» ставит цитата из воспоминаний известного юриста и члена Государственного совета Российской империи, Анатолия Фёдоровича Кони:
«Его взгляд на себя, как на провиденциального помазанника божия, вызывал в нем подчас приливы такой самоуверенности, что ставились им в ничто все советы и предостережения тех немногих честных людей, которые еще обнаруживались в его окружении…
Трусость и предательство прошли красной нитью через всю его жизнь, через все его царствование, и в этом, а не в недостатке ума и воли, надо искать некоторые из причин того, чем закончилось для него и то, и другое… Отсутствие сердца и связанное с этим отсутствие чувства собственного достоинства, в результате которого он среди унижений и несчастья всех близко окружающих продолжает влачить свою жалкую жизнь, не сумев погибнуть с честью.»

Давно уже замечено, что история в разные периоды повторяется. Особенно, история российская. Всегда, на протяжении веков, были те, кто без ожидания всяких преференций были готовы положить свою жизнь за отчизну, и те, кто готов был обосрать любой промах государства. Про последних, более чем подробно, писал и Достоевский, и Григорий Климов. Цусима — как раз такой вот маркер. А дело было так.

Цусима — повод для бесов раскачать имперскую лодку

В последние майские дни 1905 года случилось, наверное, самое тягостное поражение Российской империи в русско-японской войне. Порт-Артур и Мукден уже стали шоком для русского общества, но после них еще были ожидания, что колесо войны можно было повернуть в другую сторону. После Цусимы наступила полная общественная депрессия, несмотря на то, что в военном плане ситуацию можно было несколько исправить.По большому счету, в долгосрочной перспективе у японцев не было никаких шансов против Российской империи. Фейсбуков тогда еще не было, но стихи писали и их читали.

Наш царь — Мукден, наш царь — Цусима,
Наш царь — кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму — темно…
Наш царь — убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.
Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, час расплаты ждёт.
Кто начал царствовать — Ходынкой,
Тот кончит — встав на эшафот.

Эти строки написал тогда в сердцах один из поэтических гуру Серебряного века Константин Бальмонт. Российской интеллигенции всегда былао присуще стремление к неврастеническим реакциям, но многое зависело и от умения властей правильно подавать обществу свои намерения и дейтсвия. Во времена Николая Александровича Романова получалось это не то чтобы очень хорошо.

Поэта, конечно понять можно. Тонкая душевная организация. Не один Бальмонт был в шоке от кошмарных результатов войны с какими-то там япошками. Случившиеся в последние майские дни 1905 года жесточайшее поражение в Цусимском сражении стало холодным душем для русского общества и руководства Российской империи. Разумеется, такое фиаско стало поводом для злорадства бесов разных мастей. Катастрофа в войне с Японией стала сигналом для революционеров попытаться раскачать имперскую лодку. В этом плане за столетие ничего не поменялось. Наследники тогдашних бесов готовы и сегодня использовать любой повод для антироссийской деятельности.

Цусима была предопределена

В общем-то катастрофа при Цусиме была вполне ожидаема, если смотреть на расклад объективно. Японская эскадра состояла из более современных кораблей, а Порт-Артур и Первая эскадра к этому моменту уже были выведены из игры. К лету 1905 года ситуация на фронтах русско-японской войны складывалась таким образом, что отправка 2-ой эскадры на Дальний Восток представлялась делом достаточно рискованным. В те времена у нашей до сих пор богоспасаемой державы еще не было ядерного щита, способного превратиться в карательный меч с превращением значительной части старушки — Земли в сплошной радиоактивный пепел. Поэтому, у второй эскадры был только один путь — преодолеть тысячи километров и прибыть на дальневосточный фронт боевых действий с целью деблокирования Порт-Артура и внесения перелома в войну.

Россия проиграла пропагандисткую войну

К этому моменту русское общество уже не верило никаким официальным оптимистичным заявлениям и победным реляциям, никаким «генеральным гениальным» планам и проектам. Мысль о необходимости продолжить войну владела только частью дальневосточников, и то только потому, что мир с Японией угрожал потерей Сахалина, Приморья и Уссурийского края. Парадокс ситуации заключается в том, что к сентябрю 1905 г. в Маньчжурии была сосредоточена 788 тысячная армия (130 батальонов) — но она уже не желала сражаться.

Тогда в первый раз была задействована государственная информационная поддержка грядущей войны. И именно идеологи этой кампании не справились с правильным освещением событий. Изначально фильтруя информацию, не доводя в полном объеме печальные вести с фронтов войны, официозные СМИ уступала поле информационной битвы либеральным оппонентам.

Не буду упоминать про восторженные телеграммы российских так называемых либералов японскому императору. Сами телеграммы подержать в руках не довелось, а посему, Бог с ними. Тем не менее, любовь к цензуре, практиковавшаяся в прессе все предыдущие десятилетия, сыграла злую шутку с исполнителями информационной поддержки этой войны .

«Корреспондент был вынужден или вовсе не писать, или писать о подвигах поручиков и подпоручиков, восхвалять деяния отдельных лиц, кричать о несомненном успехе в будущем, призывать к войне, популяризировать войну». Это писал Немирович-Данченко, освещавший эту войну с линии фронта. Своим консерватизмом информационная политика времен русско-японской войны дала козыри как своим либеральным оппонентам-публицистам, так и революционерам всех мастей. Именно с этого момента стала почти неотвратимой вероятность как первой русской революции, так и второй. Нынешним российским властям тоже хорошо бы помнить об уроках 1905 года.

Цусима — не позор, а образец воинской доблести русских моряков

Итог же сражения таковы. Русская эскадра потеряла убитыми и утонувшими 209 офицеров, 75 кондукторов, 4761 нижних чинов, всего 5045 человек. Ранены 172 офицера, 13 кондукторов и 178 нижних чинов. В плен взяты 7282 человека, включая двух адмиралов. На интернированных кораблях остались 2110 человек. Всего личного состава эскадры перед сражением было 16 170 человек, из них 870 прорвались во Владивосток.

Несмотря на катастрофические итоги как самого сражения, так и всей войны, для нормальных современных русских людей Цусимская катастрофа, в первую очередь, это очередной образец мужества русских моряков, которые продолжали следовать своей присяге даже в совершенно безнадежном положении. История состоит не из одних побед, И поражениями иногда можно гордиться. Слава России!

15 июня исполнилось 151 год со дня рождения выдающегося русского поэта Константина Бальмонта. Одно его стихотворение под названием «Наш царь» очень часто используют современные ненавистники последнего царя и российской монархии вообще. Мол, посмотрите, даже известный поэт жестко критиковал Николая Александровича. При этом, как правило, игнорируется контекст появления стихотворения и то, что происходило позже. А между тем, если изучить эти обстоятельства, можно осудить поэта и похвалить императора. По крайней мере, контекст создания этого поэтического текста знать желательно.

Константин Бальмонт

Итак, вот это стихотворение.

Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима,
Наш царь - кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму - темно.

Наш царь - убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, - час расплаты ждет.
Кто начал царствовать - Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.

Последнюю строчку иногда называют «пророческой»… По прочтении этого стихотворения сразу же задаешься вопросом: «Почему поэта не посадили?» Вспоминая хотя бы судьбу Осипа Мандельштама, позже написавшего подобное стихотворение о Сталине… А Бальмонта, по идее, за такое должны были хотя бы задержать.

Начинаешь изучать контекст создания текста и узнаешь, что в это время Бальмонт был за границей - в Париже. Разумеется, становится интересно, а как он там оказался? И выясняется, что он участвовал в революции 1905-1907 годов, а именно в московском декабрьском восстании на Красной Пресне. Правда, участвовал больше стихами и, вероятно, никого не застрелил. А потом (весьма вовремя) решил эмигрировать. И в эмиграции издал сборник «Песни мстителя», куда и входило данное произведение.

Про это нужно помнить, когда читаешь это стихотворение, поскольку часто можно встретить мнение, что его конец - образ, а не призыв к действию. Но Бальмонт в это время вращался в компании людей, которые ставили целью именно убийство царя. И название сборника тоже показательно - «Песни мстителя».

Ну и в конце концов, можно посмотреть другие стихи из этого сборника. Например, в стихотворении «Николаю Последнему» есть строчки:

Ты должен быть казнен рукою человека,
Быть может собственной, привыкшей убивать,
Ты до чрезмерности душою стал калека,
Подобным жить нельзя, ты гнусности печать.

Ты осквернил себя, свою страну, все страны,
Что стонут под твоей уродливой пятой,
Ты карлик, ты Кощей, ты грязью, кровью пьяный,
Ты должен быть убит, ты стал для всех бедой.

Как видим, лексика хулителей верховного правителя за прошедшие сто лет изменилась мало…

В любом случае здесь явно и недвусмысленно говорится о цареубийстве. Хотя, конечно, не стоит видеть в этом что-то «пророческое» - это лишь изложение планов революционеров. Да, позже некоторые из них смогли осуществить эту угрозу. Но с тем же успехом можно называть «пророческими» речи во время войн, когда ораторы говорят: «Мы победим», - и данные войны действительно для кого-то оказываются победоносными. Таким образом, на каждой войне половина ораторов (те, которые были на стороне победителей) оказываются «пророками». Да и не стоял Николай Александрович на эшафоте. Не было никакого суда, и казнью его убийство едва ли можно назвать.

Также не стоит по Константину Дмитриевичу Бальмонту судить обо всех поэтах Серебряного века. Его поведение было скорее исключением. Большинство же поэтов предпочитали быть аполитичными. Да и сам Бальмонт позже будет говорить, что поэт по сути своей должен быть вне партий.

Но тогда он активно занимался политикой. В названном сборнике вообще много интересного. Например, в стихотворении «Преступное слово» он пишет следующее.

Кто будет говорить о слове примиренья,
Тот предает себя и предает других,
И я ему в лицо, как яркое презренье,
Бросаю хлещущий мой стих.

Однако вскоре поэт пожалел об этих своих стихах. Его тянуло на родину. «Жизнь заставила меня надолго оторваться от России, и временами мне кажется, что я уже не живу, что только струны мои еще звучат», - признавался он. Он хотел снова писать и издавать стихи в России. По сути, он хотел снова стать законопослушным жителем Российской империи. Но вот оказаться в имперской тюрьме ему не хотелось.

И тут интересно, что сделали российские власти, то есть Николай II. В 1913 году в России отмечалось 300-летие дома Романовых. По этому радостному поводу объявили амнистию политическим эмигрантам. Под эту амнистию попал и Константин Дмитриевич. Ему дали возможность вернуться, и он этой возможностью воспользовался. В мае 1913 года ему была устроена пышная встреча на Брестском вокзале.

Государь император Николай Александрович

Бальмонт вернулся и вновь стал подданным царя, которому когда-то желал смерти. Он перестал быть революционером и снова стал тем, каким его помнят и любят, - российским поэтом. Ездил по стране с лекциями, издавал сборники стихов.

Надо думать, в это время он надеялся, то все забудут его революционное прошлое и нигде не будут всплывать те его стихи.

Но слово не воробей, особенно если это слово большого поэта. Стихи, вышедшие из-под его пера, начинают жить своей жизнью, на которую поэт не всегда может повлиять. Часто так получается, что порой поэтов помнят за труды, в которых они сами раскаивались. И если российские власти про крамольные стихи Бальмонта забыли, простив ему революционное прошлое, то сейчас многие только эти его стихи и знают.

В марте 1917 года, как известно, Николай II был отстранен от власти, а затем его брат подписал манифест об Учредительном собрании. Эти события известны как Февральская революции. В этой революции Константин Бальмонт участия не принимал. Правда, он ее приветствовал, но здесь он был не оригинален - ее многие приветствовали, включая тех, кто потом пожалел об этом. А вот Октябрьская революция заставила Бальмонта ужаснуться. Поэт характеризовал большевиков как носителей разрушительного начала, подавляющих личность.

Убийство царской семьи

17 июля 1918 года Николай II вместе с семьей и слугами был убит в Ипатьевском доме. Сбылось «пророчество» (а точнее, мечта), которую Бальмонт изложил в своих «Песнях мстителя». Только он уже не был этому рад. Как и не был рад исполнению другого «пророчества», из стихотворения «Будто бы Романовым».

Будет. Окончилось. Видим вас всех.
Вам приготовлена плаха.
Грех исказнителей - смертный есть грех.
Ждите же царствия страха.

При большевиках это «царствие страха» и наступило. Однако Константину Дмитриевичу не улыбалось в нем жить - при первой возможности он вновь эмигрировал. Правда, не бежал в тайне, как в царское время, а получив разрешение от наркома просвещения Анатолия Луначарского на заграничную поездку. Но если в царскую Россию он вернулся, в Россию советскую уже не возвращался. Поэта, конечно, тянуло на родину, но страх заставлял остаться во Франции, в стране, где он некогда написал те стихи, за которые его до сих пор любят поклонники революционеров. Интересно, вспоминал ли он здесь слова из стихотворения «Неизбежность»?..

Есть точный счет в течении всех дней,
Движенье в самой сущности возвратно.
Кинь в воздух кучу тяжкую камней,
Тебе их тяжесть станет вмиг понятна.

Могила Константина Бальмонта

Итак, подведем итог. Стихи Константина Дмитриевича Бальмонта были написаны, когда он фактически был революционером, и воспринимать их надо именно как памфлет революционера. За это в России тогда полагалось заключение. Но поэта ждало прощение, потому что царская власть объявила амнистию таким, как он. При царской власти Бальмонт в России жил, а при революционной власти жить не смог.

Соответственно, теперь духовные наследники революционеров начала прошлого века его помнят за те стихи, которые он хотел забыть.

А ведь именно такое отношение к народу и стало в свое время главной причиной революции.

На коронацию Николая II съехались гости со всего света: королева греческая, принцы датский, бельгийский, неаполитанский, японский… Папа римский прислал своего нунция, китайский богдыхан - государственного канцлера Поднебесной.
Но ни одна монархия не проявила столько рвения, сколько Французская Республика. В Париже правительство потребовало у парламента кредит в 975 тысяч франков для того, чтобы достойно представить страну на короновании русского царя. И без малого миллион был получен: «Республика достаточно богата, чтобы покрыть расходы, связанные с ее славой и чувствами к дружественной нации».
Франция боялась нападения Германии. Справиться с мощной соседкой в одиночку она не могла. Поэтому радости французов не было конца, когда император Александр III, отказавшись от традиционно германской ориентации, предложил им свою могучую руку.
Германский кайзер Вильгельм II послал на коронацию своего брата, принца Генриха Прусского. Вильгельм затаил обиду на покойного Александра III, который посмеивался над ним, считая дурно воспитанным, и теперь отыгрывался на сыне старого царя. Вильгельм за глаза называл его глуповатым и малообразованным, что не мешало ему писать Николаю длинные письма, в которых он всячески порочил Францию: «Безбожная республика, запятнанная кровью монархов, не может быть подходящей компанией для тебя»; «Ники, поверь моему слову, Бог проклял этот народ навеки».
Дело было не в Боге и не в безбожии. Франции нужна была русская армия, России - французские кредиты: императорский двуглавый орел перешел на новый рацион - золотые франки парижских займов. Впрочем, деньги - свои и чужие - расходовались весьма своеобразно: в 1896 году на народное образование было выделено около двадцати пяти миллионов рублей (примерно два процента бюджета) - и столько же ассигновали на коронацию Николая II.
Коронация свершилась 14 мая 1896 года (все даты по старому стилю) в Успенском соборе Первопрестольной. В луче солнечного света, падавшего из узкого окошка в потолке храма, одиноко стояла мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Остальные участники церемонии находились в тени. Императрица-мать казалась отсветом царствования Александра III Миротворца, царствования спокойного и безоблачного, омраченного лишь казнью группы народовольцев под руководством Александра Ульянова…
Зловещие предзнаменования начались еще до коронации, в день именин Николая, 9 мая. За час до прибытия царя во дворец дяди - великого князя Сергея Александровича, московского градоначальника, - загорелись украшения внутри дворцовой церкви. Вечером того же дня во время включения электрической иллюминации запылали декоративные украшения на фасаде самого дворца генерал-губернатора. Все это можно объяснить неумением обращаться с новыми для того времени электроприборами и русской безалаберностью. Однако неблагоприятных знамений оказалось слишком много. В разгар коронации произошло замешательство среди сановников, стоявших вокруг стола с императорскими регалиями: оказалось, престарелому сенатору Набокову (деду писателя) стало плохо. В обморочное состояние впал именно он, а не царь, как показано в фильме «Матильда». Дальше - больше. Оборвалось звено алмазной цепи ордена Святого апостола Андрея Первозванного, который должны были возложить на монарха. Корона оказалась слишком велика и болталась на маленькой голове Николая, так что ему приходилось время от времени подправлять ее, чтобы она не упала. Митрополит Исидор повел императора в алтарь не через постоянные царские врата, а через временно сооруженные, что было совсем не по чину венчания. Раздался трубный глас другого дяди царя, великого князя Владимира Александровича: «Государь, назад!..»
В знак единства царя и народа праздник для подданных хотели сперва провести в день коронации, однако затем отложили на четверо суток - до субботы, 18 мая. За это время по Москве и Подмосковью разнеслась молва о чудесном Ходынском поле, где будут раздавать царские подарки. И народ повалил туда как к молочной реке с кисельными берегами.
Вечером 17 мая коменданта Ходынских военных лагерей капитана Львовича охватила тревога: поле заполнялось тысячами, десятками тысяч людей, они всё прибывали и прибывали. Он отправил срочную депешу командующему Московским военным округом. Ответ пришел скоро: «Мы с тобой здесь не хозяева». Действительно, регулирование людского потока не входило в прямые обязанности армии. Тем не менее Львович принялся телеграфировать во все инстанции. В Москве, вместе с гвардией, прибывшей из Петербурга для участия в коронации, находилось 83 пехотных батальона, 47 кавалерийских эскадронов и свыше 20 артиллерийских батарей. Наконец, ходынскому коменданту прислали в подмогу… сотню казаков. Но и рота Самогитского полка вместе с батальоном Московского полка, выведенные Львовичем из лагеря по его собственной инициативе, оказались бессильны: на Ходынском поле скопилось около пятисот тысяч человек…
19 мая «Московские ведомости» вышли с традиционным набором рекламы на первой полосе: «Просим попробовать вновь выпущенные папиросы «Фурор»; «Сегодня скачки. Начало в три часа дня»; «Боржом»; «Знаменитое белье Мей и Эдлих, самое элегантное, практичное и дешевое»; «Прекрасная Елена», опера-буфф в 3-х действиях. В саду «Эрмитаж» большое гулянье».
Только на второй странице, среди других сообщений, обыватели могли прочитать заметку: «На Ходынское поле, за Тверской заставою, на котором должны были происходить угощение и увеселение народа, еще с вечера потянулись народные массы, чтобы провести ночь под открытым небом и быть первыми при раздаче царских гостинцев. Царский гостинец состоял из узелка с эмалированной кружкой с вензелями Их Величеств, фунтовой сайки, полуфунтовой колбасы, вяземского пряника с гербом и мешочка сластей и орехов весом в 3/4 фунта… Никто не мог ожидать, что разыграется такая ужасная драма, какая произошла у бараков с выдачей пива и меда. Каким образом случилось такое несчастье - покажет расследование; пока же показания очевидцев расходятся. К восьми часам утра удалось оттеснить народные массы и этим устранить народные несчастья. Как показывает официальное сообщение, цифра умерших от увечий достигла громадного числа».
Следствию открылась картина предельно легкомысленного отношения к организации праздника на Ходынском поле. С некоторых сторон проникнуть на поле можно было свободно, однако главную линию входа обнесли тесовым забором с многочисленными проходами в виде сужающихся воронок. Люди влезали в эти воронки сотнями, а выходить на поле могли лишь по одному. Сзади напирала толпа и прижимала людей к стенкам, давя и расплющивая. Если неувязки, случившиеся в Успенском соборе, лишь пощекотали нервы, то неорганизованность на Ходынском поле привела к чудовищной трагедии: только по официальным данным число погибших составило 1389 человек, искалеченных - 1300.
Один из спасшихся во время давки - семнадцатилетний мастеровой Василий Краснов - написал пронзительные воспоминания, опубликованные уже в советское время. Он рассказал, как целыми семьями, с малыми детьми и седыми стариками, шел на поле народ; как под утро многим захотелось уйти, а идти было некуда: к рассвету толпа уже стояла плечом к плечу. Не хватало воздуха, людей мутило, многих рвало, кто-то терял сознание - и вместе с тем жизнь.
«Временами толпою как бы овладевало раздумье - и она затихала и замирала ненадолго. Тогда она чуть редела. И в минутном затишье движения начинался страшный отбор живых и мертвых. Многие были уже давно полумертвые и волочились вместе со всеми, плотно сжатые теснотой. А как становилось просторнее и исчезали подпорки, они резко склонялись на плечо соседу, обдавая его лицо и шею крупными каплями пота. Тот брезгливо подергивался и сторонился. А обморочный склонялся все ниже и ниже, увлекаемый собственной тяжестью к земле. И люди ходили по людям, смешивая их с землей, до неузнаваемости уродовали сапогами их лица. И я ходил по упавшим, добивая их вместе со всеми невольно. Вот чувствуешь, что под тобой человек, что ты стоишь на его ноге, на груди, весь дрожишь на месте, а податься некуда. Сами собой поджимаются ноги… Но плечи и грудь твоя крепко зажаты соседями, - хочешь не хочешь, шевели ногами, поспевай в этом дьявольском хороводе с всеми.
Ни ветерка, ни времени словно не существовало вовсе. Тягучая, нудная бесконечность овладевала нами и носила нас по полю. Спереди несутся неистовые вопли: «Православные, мы погибаем, - ради Бога, не напирайте!» Крики беспрерывно несутся по полю с плачем как приговор самим себе. Словно сразу в тысяче мест кого-нибудь хоронит и отпевает эта толпа.
В наиболее тяжелые минуты толпа принимается жадно и слитно петь: «Спаси, Господи, люди Твоя», «Царю небесный, утешителю» - и первые слова молитвы жарко и сильно брались толпою; потом пение слабело и терялось, а под конец переходило в нестройное бормотание только немногих.
Не один раз протаскивались над моею головой женщины и старики. Их толпа щадила и давала дорогу по своим головам. Они стонали и ползли по головам толпы, как раненые с поля битвы. И детей щадила толпа и передавала их любовно с головы на голову, словно раскаиваясь в своей вине за то, что привлекла их с собой сюда. А чуть кто помоложе да поздоровее (вроде меня) выберется кверху, его, почти голого, живо и злобно сдергивали вниз, срывая с него последние остатки платья. Наконец, не помню уж как, я совсем было выбрался из толпы кверху. Но подоспел новый вздох прилива; шквал опять стиснул толпу, и я остался висеть в воздухе, по пояс зажатый плечами соседей…»
В начале седьмого часа утра на Ходынское поле явился генерал Бер, заведовавший подготовкой народного праздника. Он оказался свидетелем того, как из людского моря был «выплеснут» труп шестнадцатилетней девушки, который толпа перекидывала по головам на свободное место, подобно волне, выносящей на берег утопленника. Генерал немедленно отдал приказ начать выдачу подарков ранее намеченного срока.
«Вдруг словно молния возбуждения прошла по толпе, - вспоминал Краснов, - она неистово зашевелилась, склеилась в одном порыве, загалдела:
- Дают! Дают! Не зевай, наши!
- Ур-рр-а-а!!! Дают! Дают!
- А-а-а… О-о-о…
Дикий сплошной крик и гул.
И заработали мельницы-костоломки под напором людского потока. Что тут творилось, и рассказать невозможно. Слышно было, как хрустят кости и ломаются руки, хлюпают внутренности и кровь… Дальше ничего не помню. Упал.
Опомнился я весь в крови, невдалеке от будок, на лужайке. Донесенный на плечах до самого горлышка воронки-барьера, я, вероятно, упал под ноги по ту сторону, как только разошлись люди, державшие меня между плеч, и меня оттащили дальше. Все пространство от меня до будок было усеяно павшими, мертвыми или еще не очнувшимися от обморока. Некоторые лежали вытянувшись, как покойники дома на своих столах, под образами.
Близко от меня, рядом, сидел на лужайке грузный татарин. Из-под его тюбетейки струились ручейки пота, и весь он был - как из бани - красный и мокрый. У его ног лежал узелок с гостинцами, и он ел пряник и пирожок, кусая их по очереди, запивая из кружки медом. Я попросил его дать мне попить, он подал меду из своей кружки. На мои жалобы, что вот, мол, меня смяли, а я ничего не получил, татарин пошел и вскоре принес мне узел с гостинцами и кружку из будки».
Страшное известие о Ходынской катастрофе быстро дошло до высокопоставленных лиц. Сергей Юльевич Витте, в ту пору министр финансов, встретился с высоким китайским гостем Ли Хунчжаном. Посланец китайского императора спросил:
- Скажите, пожалуйста, неужели об этом несчастье все будет подробно доложено государю?
В ответ на утвердительный ответ Витте вежливый китаец покачал головой:
- Ну, у вас государственные деятели неопытные; вот когда я был генерал-губернатором Печилийской области, то у меня была чума и поумирали десятки тысяч людей, а я всегда писал богдыхану, что у нас благополучно… Ну скажите, пожалуйста, для чего я буду огорчать богдыхана сообщением, что у меня умирают люди? Если бы я был сановником вашего государя, я, конечно, все от него скрыл бы. Для чего его, бедного, огорчать?
«Все-таки мы ушли далее Китая», - подумал Витте. Но что было делать дальше? Может, объявить траур? Отслужить панихиду? Возникал еще один деликатный вопрос. Вечером 18 мая, когда многие уже знали о московской трагедии, должен был состояться бал во французском посольстве - праздник, символизирующий верность России своему новому союзнику. Министр финансов встретился с государственными мужами, в том числе с великим князем Сергеем Александровичем. «Заговорили об этой катастрофе, причем великий князь нам сказал, что многие советовали государю просить посла отменить этот бал и во всяком случае не приезжать на этот бал, но что государь с этим мнением совершенно не согласен; по его мнению, эта катастрофа есть величайшее несчастье, но несчастье, которое не должно омрачать праздник коронации; ходынскую катастрофу надлежит в этом смысле игнорировать».
Среди тех, кто был за отмену бала, оказались не только мужи, но и бывшая главная государственная жена - вдова Александра III Мария Федоровна, урожденная датская принцесса Дагмара. Однако недаром говорят: «Ночная кукушка дневную перекукует». Главной государственной женой для Николая стала супруга - Александра Федоровна, в девичестве Алиса Гессенская.
Высшие государственные интересы и главная женщина империи требовали бала. С десяти часов вечера в посольстве начались танцы. В антрактах пел хор русских певиц, одетых для экзотики боярынями. Во втором часу ночи их величества изволили отбыть, остальные веселились до утра.
Николай не преклонял колен и не просил прощения у народа на Ходынском поле, как показано в «Матильде». Прощения у венценосной четы просили пострадавшие, когда царь с царицей посещали больницы, где лежали искалеченные. Те винились и каялись в том, что испортили праздник. Император приказал похоронить задавленных за свой счет и выдать каждой семье, потерявшей кормильца, по тысяче рублей из личных средств. Богат был царь... А императрица во время посещения 22 мая супругами Троице-Сергиевой лавры приобрела пятьсот серебряных образков для раздачи несчастным, получившим увечья на Ходынском поле. Однако и тут произошла накладка: перед воротами лавры венценосцев никто не встретил, как полагалось по этикету. Наконец Николая с женой увидели, пошла суета, беготня, запоздалые приветствия. Но пошел слух: «Неблаголепно получилось, значит, преподобный Сергий Радонежский не одобрил нового царя».
Погибших во время ходынской давки хоронили на Ваганьковском кладбище. «Неопознанных, - писал Краснов, - зарывали в длинные ямы длиною в сорок пять аршин, шириной в двенадцать и глубиной в шесть аршин, гроб на гроб в три ряда. Ставились сосновые шестиконечные кресты рядами, как солдаты в строю. И надписи, спешные и растерянные, карандашом, похожие на горестный лепет: «Пострадавшие на Ходынке», «Прими их с миром, Господи», «Внезапно скончавшиеся, имена их Ты, Господи, знаешь…» Ни имен, ни фамилий нет. На многих крестах висели нательные крестики, ладанки с херувимчиками, образки Богородицы, Спасителя… «Рабы Божии Мария, Анна, девица Татьяна, Волоколамского уезда, из Яропольца, погибли 18 мая» - и один крест над тремя.
В то время как на кладбище происходили раздирающие душу сцены опознания раздавленных - по лбу с завитком волос, по уцелевшим сережкам, по обрывку цветной кофты, великий князь Владимир Александрович, принц неаполитанский и другие рядом, в голубином садке, потешались стрельбою «в лет». Принц неаполитанский убил даже коршуна над кладбищем: он упал между лежащими телами, около корчившихся в слезах родственников раздавленных».
Трагедия во время коронации Николая II показалась мрачным знаком. В книге Гиляровского «Москва и москвичи» говорится:
«На беду это. Не будет проку от этого царствования.
Так сказал старый наборщик «Русских ведомостей», набиравший мою статью о ходынской катастрофе.
Никто не ответил на его слова. Все испуганно замолчали и перешли на другой разговор».
В 1905 году московский градоначальник, великий князь Сергей Александрович, получивший прозвище Князь Ходынский, был убит эсером Иваном Каляевым. А в 1907-м, на исходе Первой русской революции, изысканный Константин Бальмонт опубликовал в Париже стихи, которых от него никто не ожидал: грубые, злые, плакатные, слабые в художественном отношении, но оказавшиеся пророческими:
Кто начал царствовать Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.

К. Бальмонт, как отражение судьбы Николая II

« Зеркало в зеркало, сопоставь две зеркальности, и между ними поставь свечу. Две глубины без дна, расцвеченные пламенем свечи, самоуглубятся, взаимно углубят одна другую, обогатят пламя свечи и соединятся им в одно. Это образ стиха. «
К. Бальмонт

Был значительный период в жизни Бальмонта, когда он считал себя революционером и бунтарем. До 1919 года, потом в 1920 году иммигрировал из России во Францию. Вот собственные слова Бальмонта, из его статьи »Кровавые лгуны» 1921 г.
«Мое увлечение революцией длилось еще тогда, когда мутные волны разбойничьего и предательского большевизма начали захлестывать освободительное движение и совершенно извратили его. Оно кончилось 30-го июля, когда я в Пятигорске написал строки "Этим летом".

Не собрал я этим летом Божьей жатвы,
Не писал благовествующих стихов,
Видел низость, суесловье, лживость клятвы,
Миллионы обезумевших рабов.

Не дышал я этим летом духом луга,
Ни единого не встретил я цветка,
Видел руку, что заносит брат на друга.
Знал, что радость, хоть близка, но далека.

Не узнал я этим летом поцелуя,
Слышал только тот позорный поцелуй,
Что предатели предателям, ликуя,
Раздавали столько, сколько в море струй.

Этим летом -- униженье нашей воли,
Этим летом -- расточенье наших сил,
Этим летом -- я один в пустынной доле,
Этим летом -- я Россию разлюбил. «

Но это было потом, а перед этим были два сборника стихотворений: «Стихотоврения» 1906 года и «Песни мстителя» 1907, когда Бальмонт был в эмиграции и имел тесные связи с российскими революционерами

НАШ ЦАРЬ

Наш царь - Мукден, наш царь - Цусима,
Наш царь - кровавое пятно,
Зловонье пороха и дыма,
В котором разуму - темно.

Наш царь - убожество слепое,
Тюрьма и кнут, подсуд, расстрел,
Царь-висельник, тем низкий вдвое,
Что обещал, но дать не смел.

Он трус, он чувствует с запинкой,
Но будет, - час расплаты ждет.
Кто начал царствовать - Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.

ЦАРЬ-ЛОЖЬ

Народ подумал: вот - заря,
Пришел тоске конец.
Народ пошел - просить царя.
Ему в ответ - свинец.

А, низкий деспот! Ты навек
В крови, в крови теперь.
Ты был ничтожный человек,
Теперь ты грязный зверь.

Но кровь рабочего взошла,
Как колос, перед ним.
И задрожал приспешник зла
Пред колосом таким.

Он красен, нет ему серпа, -
Обломится любой.
Гудят колосья, как толпа,
Растет колосьев строй.

И каждый колос - острый нож,
И каждый колос - взгляд.
Нет, царь, теперь не подойдешь,
Нет, подлый царь, назад!

Ты нас теперь не проведешь
Девятым января.
Ты - царь, и, значит, весь ты ложь
И мы сметем царя!

ЗВЕРЬ СПУЩЕН

Зверь спущен. Вот она, потеха
Разоблаченных палачей.
Звериный лик. Раскаты смеха.
Звериный голос: "Бей! Бей! Бей!"

И вдоль по всей России снова
Взметнулась, грязная всегда,
Самодержавия гнилого
Рассвирепевшая орда.

Удар могучий общей стачки
Их выбил вон из колеи.
Добычи нужно им, подачки
От их Романовской семьи.

Но мы не спим, мы чётко видим,
Борцов восстания не счесть.
И тех, кого мы ненавидим,
В свой должный миг постигнет месть.

Гуляй же, Зверь самодержавья,
Являй всю мерзостность для глаз.
Навек окончилось бесправье.
Ты осужден. Твой пробил час,

БУДТО БЫ РОМАНОВЫМ

Ослабели Романовы. Давно их пора убрать.

Слова костромского мужика

Были у нас и цари, и князья.
Правили. Правили разно.
Ты же, развратных ублюдков семья,
Правишь вполне безобразно.

Даже не правишь. Ты просто бедлам,
Злой, полоумно-спесивый.
Дом палачей, исторический срам,
Глупый, бездарный и лживый.

Был в оны годы безумный Иван,
Был он чудовищно-ликим,
Самоуправством кровавым был пьян,
Все ж был он грозно-великим.

Был он бесовской мечтой обуян,
Дьяволам был он игрушка;
Этот, теперешний, лишь истукан,
Марионетка, Петрушка.

Был в оны годы, совсем идиот,
Ликом уродливый Павел,
Кукла-солдатик - но все же и тот
Лучшую память оставил.

Павла пред нынешним нужно ценить,
Павел да будет восхвален:
Он не тянул свою гнусную нить,
Быстро был создан им Пален.

Этот же мерзостный, с лисьим хвостом,
С пастью, приличною волку,
К миру людей закликает, - притом
Грабит весь мир втихомолку.

Грабит, кощунствует, ежится, лжет,
Жалко скулит, как щенята.
Вы же, ублюдки, придворный оплот,
Славите доброго брата.

Будет. Окончилось. Видим вас всех.
Вам приготовлена плаха.
Грех исказнителей - смертный есть грех.
Ждите же царствия страха!

НЕИЗБЕЖНОСТЬ

Убийства, казни, тюрьмы, грабежи,
Сыск, розыск, обыск, щупальцы людские,
Сплетения бессовестнейшей лжи,
Слова - одни, и действия - другие.

Романовы с холопскою толпой,
С соизволенья всех, кто сердцем низок,
Ведут, как скот, рабочих на убой.
Раз, два, конец. Но час расплаты близок.

Есть точный счет в течении всех дней,
Движенье в самой сущности возвратно.
Кинь в воздух кучу тяжкую камней,
Тебе их тяжесть станет вмиг понятна.

Почувствуешь убогой головой,
Измыслившей подобные забавы,
Что есть порядок в жизни мировой,
Ты любишь кровь - ты вступишь в сон кровавый.

Из крови, что излита, встанет кровь,
Жизнь хочет жить, к казнящим - казнь сурова.
Скорее, Жизнь, возмездие готовь,
Смерть Смерти, и да будет живо Сл!

ПРЕСТУПНОЕ СЛОВО

Покуда в тюрьмах есть сходящие с ума,
Тот должен сам узнать весь ужас заключенья,
Понять, что вот - кругом - тюрьма.

Почувствовать, что ум, в тебе горевший гордо,
Стал робко ищущим услад хоть в бездне сна,
Что стерлась музыка - до крайнего аккорда:
Стена, стена и тишина.

Кто будет говорить о слове примиренья,
Тот предает себя и предает других,
И я ему в лицо, как яркое презренье,
Бросаю хлещущий мой стих.

НАЧИСТОТУ

Кто не верит в победу сознательных смелых рабочих.
Тот играет в бесчестно-двойную игру.
Он чужое берет, - на чужое довольно охочих, -
Он свободу берет, обагренную кровью рабочих, -
Что ж, бери, всем она, но скажи: "Я чужое беру".

Да, свобода - для всех, навсегда, и, однако ж, вот эта свобода,
И, однако ж, вот эта минута - не комнатных душ,
Не болтливых, трусливых, а смелых из бездны народа,
Эта воля ухвачена с бою, и эта свобода -
Не застольная речь краснобая, не жалкий извилистый уж.

Это кровь, говорю я, посмевших и вставших рабочих,
И теперь - кто не с нами, тот шулер продажный и трус.
Этих мирных, облыжно-культурных, мишурных и прочих
Я зову: "Старый сор!" И во имя восставших рабочих
Вас сметут! В этом вам я, как голос прилива, клянусь!

А вот за это стихотворение Бальмонту пришлось уехать из России

МАЛЕНЬКИЙ СУЛТАН

То было в Турции, где совесть - вещь пустая.
Там царствует кулак, нагайка, ятаган,
Два-три нуля, четыре негодяя
И глупый маленький Султан.

Во имя вольности, и веры, и науки
Там как-то собрались ревнители идей.
Но, сильны волею разнузданных страстей,
На них нахлынули толпой башибузуки.

Они рассеялись. И вот их больше нет.
И тайно собрались избранники с поэтом:
"Как выйти, - говорят, - из этих темных бед?
Ответствуй, о поэт, не поскупись советом".

И тот собравшимся, подумав, так сказал:
"Кто хочет говорить, пусть дух в нем словом дышит,
И если кто не глух, пускай он слово слышит,
А если нет, - кинжал!"
Я нарочно привел много стихотворений Бальмонта, чтобы показать, что эти стихи были не случайные мимолетные настроения, а то смутное, яростное, сметающее все на своем пути, услышанное от окружающих Бальмонта людей, что впоследствии назвали революцией и что так потом испугало и устрашило Бальмонта. А ведь Бальмонт об этом и писал, призывал.» Кто начал царствовать - Ходынкой,
Тот кончит - встав на эшафот.»