Попав на Кавказ молодым человеком, 22-х летним офицером, Толстой был на всю жизнь очарован им. О любви к Кавказу он говорил в 1854 году в выражениях, буквально совпадающих со стихами Лермонтова: «Я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но сильной любовью. Действительно хорош этот край дикой, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи - война и свобода». Во время службы на Кавказе Толстой знакомится не только с казаками, но и с чеченским народом. Теперь известно, что Толстой стал первым собирателем чеченского фольклора. К теме Кавказской войны он обращался на разных этапах своего творчества. Его первые кавказские рассказы написаны под свежим впечатлением и представляют собой мастерски сделанные беглые наброски.
В этих первых произведениях чеченцы показаны глазами именно русского офицера, со стороны, без глубокого проникновения в психологию кавказских народов Позднее, в "Кавказском пленнике"(1872 г.) взгляд пленника позволил описать мирный быт "немирных" горцев, приблизить их к русскому читателю.

Толстой, как и его великие предшественники, не отдает решительного предпочтения ни одной из борющихся сторон. Вряд ли можно утверждать, что мрачный чеченец в "Казаках", смертельно ранивший лихого красавца Лукошку, вызывает у писателя большее сочувствие, чем сам Лукошка. убивший брата этого чеченца.

Это повседневность Кавказа. Нет правых и виноватых. Если бы Лукошка не заметил и не застрелил абрека, плывшего на русскую сторону реки, абрек убил бы кого-нибудь из казаков. За тем и плыл, И в сцене на последних страницах понести, сцене гениальной в своей безыскусности, равная правота на стороне девяти чеченцев, пришедших убивать на казачьи земли, и на стороне казаков, затравивших этих чеченцев. Все это - по Толстому - естественная, природная жизнь, и в ней правых и виноватых нет. Таков взгляд молодого Толстого на эту войну.

Кавказ сыграл немаловажную роль в становлении Льва Николаевича Толстого как писателя. Здесь прошел короткий отрезок жизни Толстого: два с половиной года. Но именно на Кавказе были созданы первые литературные произведения и задумано многое из того, что писалось позднее.

Будучи уже известным писателем, он говорил о том, что, живя на Кавказе, был одинок и несчастлив, и что «здесь стал думать так, как только один раз в жизни люди имеют силу думать». Одновременно Толстой называет кавказский период «мучительным и хорошим временем», отмечая, что никогда, ни прежде, ни после, не доходил до такой высоты мысли.
«И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением», — писал он впоследствии.

Но начало всему — 1851 год . Льву Николаевичу шел 23-й год. Это была пора рассеянной жизни в кругу великосветской молодежи. Толстой признавал, что «жил очень безалаберно, без службы, без занятий, без цели». Решив покончить со всем этим, он отправляется на Кавказ вместе с братом Николаем Николаевичем, который служил в артиллерии. Его двадцатая бригада стояла в середине прошлого века на Тереке под Кизляром .

Братья спустились по Волге вниз из Саратова через Казань и прибыли в Астрахань 26 мая 1851 года.

А затем три дня пути на почтовых, вот и Кавказ.

Горы... Кто не испытывал чувства радости, восторга при встрече с ними!

Свои чувства, пережитые при встрече с величественной природой Кавказа, Толстой передал через восприятие героя повести «Казаки» Оленина.

«Вдруг он (Оленин. — А. П.) увидел чисто белые громады с их нежными очертаниями и причудливую, отчетливую воздушную линию их вершин и далекого неба. И когда он понял всю даль между ним и горами и небом, всю громадность гор и когда почувствовалась ему вся бесконечность этой красоты, он испугался, что это призрак, сон. Он встряхнулся, чтобы проснуться. Горы были все те же.
«Теперь началось», как будто сказал ему какой-то торжественный голос. И дорога, и вдали видневшаяся черта Терека, и станицы, и народ, — все это ему казалось теперь уже не шуткой. Взглянет на небо, и вспомнит горы. Взглянет на себя, на Ванюшу, и опять горы. Вот едут два казака верхом, и ружья в чехлах равномерно поматываются у них за спиной, и лошади их перемешиваются гнедыми и серыми ногами, а горы... За Тереком виден дым в ауле; а горы... Солнце всходит и блещет на виднеющемся из-за камыша Тереке; а горы... Из станицы едет арба, женщины ходят, красивые женщины, молодые; а горы... Абреки рыскают в степи, и я еду, их не боюсь, у меня ружье и сила, и молодость; а горы...»

Толстой так же, как и его герой, с радостным чувством покинул Москву. Он молод, полон сил и надежд, хотя немало уже знал и разочарований. Он не знает, куда приложить свои силы. Охваченный таким порывом деятельности, какой только и бывает в молодости, едет на таинственный для него, неведомый Кавказ. Там, именно там, начнет он новую, радостную, свободную жизнь. 30 мая 1851 года братья Толстые прибыли в станицу Старогладковскую .
«Как я сюда попал? Не знаю. Зачем? Тоже», — записал Лев Николаевич в тот же день вечером в дневник.

Станица Старогладковская, входившая в Кизлярский округ, расположена на левом берегу Терека, заросшего густым камышом и лесом.

На левом же берегу были и другие станицы, между которыми в лесу была проложена дорога на пушечный выстрел — кордонная линия. На правой «немирной» стороне Терека, почти напротив станицы Старогладковской, находилось чеченское селение Хамамат-Юрт . На юге, за Тереком, казацкие станицы граничили с Большой Чечней, на севере — с Моздокской степью, с ее песчаными бурунами.

Дома в станице Старогладковской были деревянные, крытые камышом. Станица была окружена плетнем и глубоким рвом. Население ее составляли терские казаки; занимались они главным образом скотоводством, садоводством, рыбной ловлей и охотой. Несли сторожевую службу. В трех верстах от станицы находился сторожевой пост, укрепленный также плетнем; там располагался солдатский караул.

В первой половине XIX века Кавказ представлял арену ожесточенной борьбы; он являлся также местом ссылки передовых людей России — туда были сосланы Лермонтов и многие декабристы. Его необычайную, чарующую природу воспели Пушкин, Лермонтов, Марлинский. Еще при Иване Грозном русские пытались проникнуть на Кавказ, особенно усилилось это стремление при Екатерине II. Лучшие земли Кавказской равнины заселялись дворянством. Местное население Кавказа отчаянно сопротивлялось проникновению русских. Борьба с горцами принимала все более ожесточенный и затяжной характер.

В 1834 году борьбу горцев против русских возглавил Шамиль , который придал ей религиозный характер. Используя религиозный фанатизм мусульман, Шамиль создал большую армию, призвав в нее всех мужчин от шестнадцати до шестидесяти лет.

Стараясь задержать наступление русских, Шамиль делал постоянно неожиданные вылазки, изматывая этим русские войска и постоянно угрожая пограничному русскому населению.

Начиная с 1845 года русское командование предприняло против Шамиля большую экспедицию. В лесах прорубались широкие просеки, по которым продвигались русские войска, и горцы были вынуждены уходить дальше в горы. Походы русских против горцев нередко носили самый жестокий характер.

Толстой полагал, что русские ведут справедливую войну, но он был против жестокостей, применяемых русскими к горцам. Почти каждый день происходили стычки казаков с горцами. Как только замечалась переправа противника через Терек, так по всей кордонной линии зажигались маяки.

Объявлялась тревога, и из всех ближайших станиц солдаты и казаки на лошадях без всякого строя спешили к месту нападения.

Русское командование предпринимало походы и вылазки против горцев, штурмовало на пути горские крепости.

Вначале жизнь на Кавказе произвела на Толстого не совсем приятное впечатление. Не нравилась ему станица Старогладковская, не нравилась и квартира без необходимых удобств. Он писал Т. А. Ергольской:
«Я ожидал, что край этот красив, а оказалось, что вовсе нет. Так как станица расположена в низине, то нет дальних видов».
Толстой не нашел на Кавказе того, что ожидал встретить, начитавшись романтических повестей Марлинского.

Через неделю он с братом переезжает в Старый Юрт — небольшой чеченский поселок, укрепление возле Горячеводска. Оттуда он пишет тетушке Татьяне Александровне:
«Едва приехав, Николенька получил приказ ехать в Староюртовское укрепление для прикрытия больных в Горячеводском лагере... Николенька уехал неделю после своего приезда, я поехал следом за ним, и вот уже три недели, как мы здесь, живем в палатках, но так как погода прекрасная и я понемногу привыкаю к этим условиям, мне хорошо. Здесь чудесные виды, начиная с той местности, где самые источники; огромная каменная гора, камни громоздятся друг на друга; иные, оторвавшись, составляют как бы гроты, другие висят на большой высоте, пересекаемые потоками горячей воды, которые с грохотом срываются в иных местах и застилают, особенно по утрам, верхнюю часть горы белым паром, непрерывно поднимающимся от этой кипящей воды. Вода до такой степени горяча, что яйца свариваются (вкрутую) в три минуты. В овраге на главном потоке стоят три мельницы одна над другой. Они строятся здесь совсем особенным образом и очень живописны. Весь день татарки приходят стирать белье и над мельницами и под ними. Нужно вам сказать, что стирают они ногами. Точно копающийся муравейник. Женщины в большинстве красивы и хорошо сложены. Восточный их наряд прелестен, хотя и беден. Живописные группы женщин и дикая красота местности — прямо очаровательная картина, и я часто часами любуюсь ею». (перевод с французского).

В Старом Юрте жили не татары, а чеченцы, но терские казаки, а вслед за ними и Толстой называли всех горцев — мусульман вообще — татарами.

Толстой полюбил Кавказ. Он решает остаться здесь на военной или гражданской службе, «все равно, только на Кавказе, а не в России», хотя и не может забыть тех, кто остался в Москве. На Кавказе он все еще полон впечатлений последних дней, проведенных в Казани. Перед ним встает образ Зинаиды Молоствовой.
«Неужели никогда я не увижу ее?» — думает он. И в первый же день приезда на Кавказ в шуточной форме пишет в Казань А. С. Оголину:

Господин Оголин!
Поспешите, Напишите
Про всех вас
На Кавказ
И здорова ль Молоствова?
Одолжите Льва Толстого.

Через месяц он опять в письме к нему вспоминает оставшихся в Казани, жалеет, что мало побыл с ними, и просит передать Зинаиде, что он не забывает ее.

Любуется ли Толстой красотой природы, любуется ли удальством горцев, во всем прекрасном он видит ее, Зинаиду, видит ее глубокий взгляд. Перед ним встает и Архиерейский сад, и боковая дорожка, ведущая к озеру. Вспоминает, как шли они с Зинаидой по тенистой дорожке парка. Шли молча. Так и не услышала она о том, чем сердце юноши Толстого было переполнено.

И вот именно то, что он не высказал своих чувств, а сохранил как нечто святое, именно это невысказанное и запомнилось ему на всю жизнь.

Летом 1851 года вместе с братом Лев Николаевич принимал участие добровольцем в набеге на горцев. Это было его первое боевое крещение. Во время похода Толстой наблюдал жизнь солдат и офицеров; видел, как отряд располагался на отдых у ручья, и слышал веселые шутки, смех. «Ни в ком не мог заметить и тени беспокойства» перед началом боя.

Возвратившись из похода в Старый Юрт, Толстой берется за свой дневник. Заносит в дневник и созревшую мысль писать роман «Четыре эпохи развития» ; три части его составили повести «Детство» , «Отрочество» , «Юность» , последнюю же часть, «Молодость» , Толстому осуществить не удалось.

Он не расстается со своими тетрадями, записывает в них все, что видит вокруг, в избе, в лесу, на улице; записанное переделывает, исправляет. Делает наброски пейзажей, типов офицеров, записывает планы задуманных произведений. То он собирается описать цыганский быт, то написать хорошую книгу о своей тетушке Татьяне Александровне, то предполагает написать роман. С этой целью в дневниках и в переводах упражняет свой слог; вырабатывает взгляд на писательский труд, на художественное мастерство.

В августе 1851 года Толстой возвращается снова в Старогладковскую станицу , которая на этот раз производит на него совершенно другое впечатление. Ему нравятся жизнь и быт казаков, никогда не знавших крепостного права, их независимый, мужественный характер, особенно у женщин. Он изучает самый распространенный среди горцев-мусульман кумыкский язык и записывает чеченские народные песни, учится джигитовать. Среди горцев Толстой находит много замечательно смелых, самоотверженных, простых и близких к природе людей. В станице Толстой познакомился с девяностолетним гребенским казаком Епифаном Сехиным, подружился с ним, полюбил его.

С Епифаном Сехиным был знаком и брат Льва Николаевича, Николай Николаевич. В своем очерке «Охота на Кавказе» он говорит про Епишку:
«Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип старых гребенских казаков. Епишка, по собственному его выражению, был молодец, вор, мошенник, табуны угонял на ту сторону, людей продавал, чеченцев на аркане водил; теперь он почти девяностолетний одинокий старик. Чего не видел человек этот в своей жизни! Он в казематах сидел не однажды, и в Чечне был несколько раз. Вся жизнь его составляет ряд самых странных приключений: наш старик никогда не работал; самая служба его была не то, что мы теперь привыкли понимать под этим словом. Он или был переводчиком, или исполнял такие поручения, которые исполнять мог, разумеется, только он один: например, привести какого-нибудь абрека, живого или мертвого, из его собственной сакли в город; поджечь дом Бей-булата, известного в то время предводителя горцев, привести к начальнику отряда почетных стариков или аманатов из Чечни; съездить с начальником на охоту...
Охота и бражничание — вот две страсти нашего старика: они были и теперь остаются его единственным занятием; все другие его приключения - только эпизоды».

Сидя за бутылкой чихиря, дядя Епишка много рассказывал Льву Николаевичу о своем прошлом, о былой жизни казачества. С ним Толстой целыми днями пропадал на охоте, ходил на кабанов. Он писал брату Сергею:
«Охота здесь — чудо! Чистые поля, болотца, набитые русаками...»

Несмотря на свой преклонный возраст, дядя Епишка любил играть на балалайке, плясать и петь. Толстой изобразил его в «Казаках» в образе дяди Ерошки.
«Я в жизни не тужил, да и тужить не буду... Выйду в лес, гляну: все мое, что кругом, а приду домой, песню пою», — говорил Ерошка про себя.

Взгляд дяди Ерошки на жизнь довольно простой.
«Придет конец — сдохну и на охоту ходить не буду, а пока жив, пей, гуляй, душа радуйся».
Он против войны:
«И зачем она, война, есть? То ли бы дело, жили бы смирно, тихо, как наши старики сказывали. Ты к ним приезжай, они к тебе. Так рядком, честно да лестно и жили бы. А то что? Тот того бьет, тот того бьет... Я бы так не велел».

Когда Толстой уезжал из Старогладковской, он подарил дяде Епишке свой халат с шелковыми шнурками, в нем Епишка любил разгуливать по станице.

Уже после смерти Толстого местные жители станицы рассказывали журналисту Гиляровскому про дядю Епишку:
«И никого сроду он ни словом, ни делом не обидел, разве только «швиньей» назовет. С офицерами дружил и всем говорил «ты». Никому не услуживал, а любили все: было что послушать, что рассказать... То песни поет. Голос сильный, звонкий. На станичные сборы не ходил, общественных дел не касался... Толстого очень любил. Кунаками были, на охоту с собой никого, кроме Толстого, не брал. Бывало, у своей хаты в садочке варит кулеш — и Толстой с ним. Вдвоем варят и едят...»

Завязалась у Толстого крепкая дружба и с юношей чеченцем Садо Мисорбиевым. В письме к Татьяне Александровне Ергольской Толстой писал о нем:
«Нужно вам сказать, что недалеко от лагеря есть аул, где живут чеченцы. Один юноша чеченец Садо приезжал в лагерь и играл. Он не умел ни считать, ни записывать, и были мерзавцы офицеры, которые его надували. Поэтому я никогда не играл против него, отговаривал его играть, говоря, что его надувают, и предложил ему играть за него. — Он был мне страшно благодарен за это и подарил мне кошелек. По известному обычаю этой нации отдаривать, я подарил ему плохонькое ружье, купленное мною за 8 рублей. Чтобы стать кунаком, то есть другом, по обычаю, во-первых, обменяться подарками и затем принять пищу в доме кунака. И тогда, по древнему народному обычаю (который сохраняется только по традиции), становятся друзьями на живот и на смерть, и о чем бы я ни попросил его — деньги, жену, его оружие, все то, что у него есть самого драгоценного,— он должен мне отдать, и равно я ни в чем не могу отказать ему. — Садо позвал меня к себе и предложил быть кунаком. Я пошел. Угостив меня по их обычаю, он предложил мне взять, что мне понравится: оружие, коня, чего бы я ни захотел. Я хотел выбрать что-нибудь менее дорогое и взял уздечку с серебряным набором; но он сказал, что сочтет это за обиду, и принудил меня взять шашку, которой цена по крайней мере 100 р. сер. Отец его человек зажиточный, но деньги у него закопаны, и он сыну не дает ни копейки. Чтобы раздобыть денег, сын выкрадывает у врага коней или коров, рискует иногда двадцать раз своей жизнью, чтобы своровать вещь, не стоящую и 10 рублей; делает он это не из корысти, а из удали... У Садо то 100 рублей серебром, а то ни копейки. После моего посещения я подарил ему Николенькины серебряные часы, и мы сделались закадычными друзьями. — Часто он мне доказывал свою преданность, подвергая себя разным опасностям для меня; у них это считается за ничто — это стало привычкой и удовольствием. — Когда я уехал из Старого Юрта, а Николенька там остался, Садо приходил к нему каждый день и говорил, что скучает и не знает, что делать без меня, и скучает ужасно. — Узнав из моего письма к Николеньке, что моя лошадь заболела и что я прошу подыскать мне другую в Старом Юрте, Садо тотчас же явился ко мне и привел мне своего коня, которого он настоял, чтобы я взял, как я ни отказывался».

Восхищали Толстого гребенские женщины — сильные, свободные, независимые в своих действиях. Они являлись полными хозяйками в своем домашнем очаге. Толстой любовался их красотой, их здоровым сложением, их восточным изящным нарядом, мужественным характером, стойкостью и решительностью.

Толстой настолько полюбил быт и свободную жизнь казаков, их близость к природе, что даже серьезно думал, так же как и его герой Оленин, «приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке...»

Жизнь на Кавказе среди простых людей и богатой природы оказала благотворное влияние на Толстого. То, что произошло на Кавказе с героем повести Олениным, можно отнести в какой-то степени к самому Толстому. Он чувствует себя свежим, бодрым, счастливым и удивляется, как мог он так праздно и бесцельно жить раньше. Только теперь Толстому стало ясно, что такое счастье. Счастье — это быть близким к природе, жить для других, решает он.

Толстому нравился и общий строй жизни казачества; своей воинственностью и свободой он казался ему идеалом для жизни и русского народа. В 1857 году Толстой писал:
«Будущность России — казачество: свобода, равенство и обязательная военная служба каждого».

Но, как ни восхищался Толстой и людьми и природой Кавказа, как ни хотелось ему связать свою судьбу с этими людьми, он все же понимал, что слиться с жизнью простого народа он не может. Не может сделаться казаком Лукашкой. Он решает поступить на военную службу, заслужить офицерский чин, награды. Но он все еще не был зачислен на военную службу, и это его очень беспокоило. На действительную службу его не зачисляли, так как он все еще числился на гражданской службе в Тульском дворянском депутатском собрании, хотя уже давно подал прошение об увольнении. Своими переживаниями Толстой делился с тетушкой Татьяной Александровной, желавшей видеть своего любимца офицером. Чтобы получить назначение, Толстой в октябре 1851 года предпринял поездку в Тифлис.

Толстой держит экзамен на звание юнкера : по арифметике, алгебре, геометрии, грамматике, истории, географии и иностранным языкам.

По каждому предмету получает высшую отметку - 10. И до получения документов об освобождении от гражданской службы 3 января 1852 года указом оформляется фейерверкером IV класса в батарейную № 4 батарею 20-й артиллерийской бригады , с тем, что при получении документов он будет зачислен на действительную службу «со дня употребления его на службе при батарее». Толстой был рад наконец сбросить свое гражданское пальто, сшитое в Петербурге, и надеть солдатский мундир.

В Тифлисе Толстому пришлось задержаться на несколько месяцев — там он заболел. Он чувствовал себя одиноким, но, несмотря на это, много читал, работал над начатой повестью «Детство». Татьяне Александровне он писал:
«Помните, добрая тетенька, что когда-то вы советовали мне писать романы; так вот, я послушался вашего совета; мои занятия, о которых я вам говорю, литературные. Я не знаю, появится ли когда-нибудь в свет то, что я пишу, но эта работа меня забавляет, и я так долго и упорно ею занят, что не хочу бросать».

В Тифлисе Толстой занимался и музыкой, по которой очень соскучился; посещал театры, ходил на охоту; много размышлял о своей жизни. Не имея средств на обратный путь, он с нетерпением ждал присылки денег от управляющего Ясной Поляной. Мучили его и долги, особенно старый долг офицеру Кнорингу, которому он проиграл пятьсот рублей. И как был рад Толстой получению письма от брата Николая Николаевича, в котором оказался разорванный вексель на эти пятьсот рублей, проигранных Кнорингу! Его друг Садо выиграл этот вексель у Кноринга, разорвал его и передал Николаю Николаевичу.Теперь Толстой был освобожден от давившей его тяжести этого долга. Через несколько дней Толстой оставил Тифлис и направился в Старогладковскую станицу.

Одинокая жизнь в Тифлисе навеяла на Толстого мысли о семейной жизни, он всерьез задумывается о женитьбе. Он прекрасно понимает, что желание остаться на Кавказе, жениться на казачке является только мечтой, фантазией; его семейное гнездо должно быть свито там, в Ясной Поляне. Не пора ли успокоиться, думает он, и начать жизнь «с тихими радостями любви и дружбы»? Как хорошо, мечтает Толстой, было бы жить в Ясной Поляне, вместе с тетенькой, рассказывать ей о том, что пришлось пережить на Кавказе. У него будет кроткая, добрая жена, дети, Татьяну Александровну они будут звать бабушкой. Сестра Машенька и старший брат, старый холостяк Николенька, тоже будут жить с ними, Николенька будет рассказывать детям сказки, играть с ними, а жена будет угощать Николеньку его любимыми кушаньями.

Возвратившись в станицу Старогладковскую, Толстой застал начало новых решительных боевых действий против Чечни. Он принимает в них активное участие, выступает в походах. Удачен был поход на реке Джалке. Там он проявляет смелость, бесстрашие. Особенно отличился Толстой в сражении при атаке неприятеля на реке Мичике . В этом сражении он едва не был убит ядром, ударившим в колесо пушки, которую он наводил.
«Если бы дуло пушки, из которого вылетело ядро, на 1/1000 линии было отклонено в ту или другую сторону, я бы был убит», — писал он.

С наступившим затишьем Толстой снова живет в Старогладковской. Опять слушает рассказы дяди Епишки, ходит на охоту, играет в шахматы, продолжает работать над «Детством».

Наконец 23 марта 1852 года был получен долгожданный приказ о зачислении на военную службу . Но это уже мало радовало Толстого — общество офицеров, занятое больше всего попойками, игрой в карты, становилось ему чуждым. Среди офицеров он чувствовал себя одиноким. Впоследствии один офицер говорил о нем:
«Он гордый был, другие пьют, гуляют, а он сидит один, книжку читает. И потом я еще не раз видел — все с книжкой...»
В кавказский период жизни Толстого все больше захватывает художественное творчество, он усиленно и упорно работает над «Детством», у него появляются новые замыслы.
«Очень хочется начать коротенькую кавказскую повесть, но я не позволяю себе это делать, не окончив начатого труда», — записывает он.
Коротенькой повестью оказался потом рассказ «Набег» . В это же время Толстой задумывает написать «Роман русского помещика» .

Все чаще он спрашивает себя, в чем его назначение.
«Мне 24 года, а я еще ничего не сделал. — Я чувствую, что недаром вот уже восемь лет, что я борюсь с сомнением и страстями. Но на что я назначен? Это откроет будущность», — записывает он в дневнике.

Через несколько дней, опять обращаясь к дневнику, рассуждает:
«Надо работать умственно. Я знаю, что был бы счастливее, не зная этой работы. Но бог поставил меня на этот путь: надо идти по нем».

Толстой начинает сознавать свое истинное назначение — быть писателем.

Повесть «Детство» была первым печатным произведением Толстого. Толстой работал над нею на Казказе более года, а начал ее, как мы знаем, еще в Москве. Четыре раза он ее переделывал, три раза переписывал. То она ему нравилась, то не нравилась, иногда он даже начинал сомневаться в своих творческих способностях, в своем таланте.

Правда, некоторые главы «Детства» ему определенно нравились, больше других трогала глава «Горе» и, перечитывая ее, он плакал.

В июле 1852 года из Пятигорска Толстой посылает редактору журнала «Современник» Н. А. Некрасову первое свое письмо и рукопись «Детства» , подписанную инициалами «Л. Н.». Толстой просит Некрасова просмотреть рукопись и вынести о ней свое суждение.
«В сущности, рукопись эта составляет 1-ю часть романа — четыре эпохи развития; появление в свет следующих частей будет зависеть от успеха первой. Ежели по величине своей она не может быть напечатана в одном номере, то прошу разделить ее на три части: от начала до главы 17-й, от главы 17-й до 26-й и от 26-й до конца.
Ежели бы можно было найти хорошего писца там, где я живу, то рукопись была бы переписана лучше и я бы не боялся за лишнее предубеждение, которое вы теперь непременно получите против нее», — писал он Некрасову.

«Детство» произвело на Некрасова благоприятное впечатление, и он сообщил еще неизвестному тогда автору:
«Не знаю продолжения, не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе ее есть талант. Во всяком случае, направление автора, простота и действительность содержания составляют неотъемлемые достоинства этого произведения. Если в дальнейших частях (как и следует ожидать) будет поболее живости и движения, то это будет хороший роман. Прошу Вас прислать мне продолжение. И роман Ваш и талант меня заинтересовали. Еще я советовал бы Вам не прикрываться буквами, а начать печататься прямо за своей фамилией. Если только Вы не случайный гость в литературе».

«Детство» было напечатано в 9-й книжке «Современника» в ноябре 1852 года под названием «История моего детства». Толстого обрадовало первое печатное произведение, ему приятно было прочитать похвальные отзывы о своей повести. Он вспоминал:
«Лежу я в избе на нарах, а тут брат и Оголин (офицер), читаю и упиваюсь наслаждением похвал, даже слезы восторга душат меня, и думаю: никто не знает, даже вот они, что это меня так хвалят».

Но вместе с тем первое произведение и огорчило Толстого. Он недоволен был названием: «История моего детства». «Кому какое дело до истории моего детства?» — писал он Некрасову, а в введении к «Воспоминаниям» говорил: «Замысел мой был описать историю не свою, а моих приятелей детства», — он хотел дать типическое изображение детства.

Толстой находил в своей напечатанной повести много изменений, сокращений; недоволен он остался тем, что выпустили историю любви Наталии Савишны, и вообще считал повесть свою изуродованной. Толстому было тогда еще неизвестно, что многие сокращения и искажения были сделаны не редакцией, а цензурой.

Толстой говорил, что он успокоится только тогда, когда повесть напечатают отдельной книжкой. Отдельной книгой «Детство» вышло через четыре года, в 1856 году. Появление повести произвело большое впечатление.

Все хотели узнать, кто этот новый талантливый автор. Живейший интерес проявлял Тургенев, который жил в это время в Спасско-Лутовинове. Он все расспрашивал Марию Николаевну, сестру Льва Николаевича, нет ли у нее брата на Кавказе, который мог бы быть писателем. Предполагали, что повесть написал старший брат Толстого, Николай Николаевич. Тургенев просил приветствовать его. «Кланяюсь и рукоплещу ему», — говорил он.

Тургенев, так же как и Некрасов, считал, что «это талант надежный».

Обрадовалась появлению повести тетушка Татьяна Александровна. Она находила, что очень правдиво описаны Ф. И. Рессель и Прасковья Исаевна, которых она хорошо знала в жизни, и особенно сцена смерти матери. «...она описана с таким чувством, что без волнения нельзя ее читать, без пристрастия и без лести скажу тебе, что надо обладать настоящим и совершенно особенным талантом, чтобы придать интерес сюжету столь мало интересному, как детство ...» — писала она Л. Н. Толстому.

С изумительным мастерством представлена в повести «Детство» дворянская усадьба, где жили герои; ее обстановка, быт очень похожи на Ясную Поляну. Живописно изображена в повести русская природа, такая близкая и родная.

В повести описывается жизнь ребенка старой дворянской семьи. Хотя Толстой и утверждал, что он не писал истории своего детства, но тем не менее переживания и настроения главного героя, Николеньки, многие события из его жизни — игры, охота, поездка в Москву, занятия в классной комнате, чтение стихов — напоминают детство Льва Николаевича. Некоторые действующие лица повести напоминают также людей, окружавших Толстого в детстве. Володя — брата Сережу, Любочка, с которой так любил играть Николенька, — сестру Машу, образ бабушки очень напоминает родную бабушку Льва Николаевича, Пелагею Николаевну, мальчик Ивин — это друг детства Толстого Мусин-Пушкин. Отец Николеньки напоминает соседа Толстых, помещика Исленьева, мачеха Николеньки — его жену. Мать Николеньки — сложившийся в воображении Толстого по воспоминаниям окружающих образ его матери. По словам Толстого, в повести «Детство» произошло «нескладное смешение правды с выдумкой», смешение событий его детства с событиями жизни его приятелей Исленьевых.

Вслед за повестью «Детство» Толстой пишет военный рассказ «Набег» . В октябре 1852 года он записывает в дневнике: «Хочу писать Кавказские очерки для образования слога и денег», и намечает план своих очерков.

Еще в июле Толстой задумал писать «Роман русского помещика», обдумал план и в октябре приступил к работе над ним.

В декабре Толстой писал брату Сергею Николаевичу:
«Я начал роман серьезный, полезный, по моим понятиям, и на него намерен употребить все свои силы и способности. Я роман этот называю книгой, потому что полагаю, что человеку в жизни довольно написать хоть одну, короткую, но полезную книгу, и говорил Николеньке, как, бывало, мы рисовали картинки: уж эту картину я буду рисовать 3 месяца».

В ноябре 1852 года Толстой начинает работать над второй частью трилогии — «Отрочество» . Работал над ней с большим увлечением, но она давалась ему с трудом. В ней остались те же герои, что и в «Детстве», развивались начавшиеся там события, но в новой повести было меньше автобиографичности, а больше фантазии. Если в «Детстве» Толстому нравилась глава «Горе», то здесь—«Гроза»; он считал это место «превосходным». Три раза пришлось переписывать Толстому свою повесть «Отрочество».

В декабре 1852 года Толстой заканчивает рассказ «Набег» и отправляет его в «Современник» Некрасову. В этом рассказе он изобразил набег, в котором лично принимал участке. Главный герой рассказа, капитан Хлопов, — человек храбрый и непоколебимый. Черты характера капитана Хлопова схожи с характером любимого брата писателя, Николеньки.

В «Набеге» Толстой без прикрас рисует разрушение горского аула, грабежи, убийства местного населения, поощряемые русским командованием. Толстой явно на стороне горцев, он сочувствует им.
«Карабинер, зачем ты это сделал?.. — спрашивает автор карабинера, убившего горскую женщину с ребенком на руках. Он напоминает солдату об оставленной им жене, сынишке. «Что бы ты сказал, — спрашивает автор карабинера, — если бы напали на твою жену и ребенка?»

В этом отрывке рассказа Толстой осуждает бессмысленные убийства, войны и впервые говорит о братстве народов.

В одном из вариантов рассказа «Набег» Толстой записал:
«Как хорошо жить на свете, как прекрасен этот свет! — почувствовал я, — как гадки люди и как мало умеют ценить его, — подумал я. Эту не новую, но невольную и задушевную мысль вызвала у меня вся окружающая меня природа, но больше всего звучная беззаботная песнь перепелки, которая слышалась где-то далеко, в высокой траве.
Она, верно, не знает и не думает о том, на чьей земле она поет, на земле ли Русской или на земле непокорных горцев, ей и в голову не может прийти, что это земля не общая. Она думает, глупая, что земля одна для всех, она судит по тому, что прилетела с любовью и песнью, построила где захотела свой зеленый домик, кормилась, летала везде, где есть зелень, воздух и небо, вывела детей. Она не имеет понятия о том, что такое права, покорность, власть, она знает только одну власть, власть природы, и бессознательно, безропотно покоряется ей».

«Набег» был напечатан в 1853 году в 3-м номере журнала «Современник», так же, как и «Детство», за подписью «Л. Н.».

В начале января 1853 года Толстой опять принимал участие в походе против горцев. После однообразной жизни в станице поход дал Толстому разрядку, он чувствовал себя бодро, радостно, был полон воинственной поэзии, восторгался величественной природой Кавказа. Ему хотелось быть скорее в деле, но в крепости Грозной отряд надолго задержался.

Праздную, бездеятельную жизнь Толстой переносил с трудом.
«Все, особенно брат, пьют, — записывает он,— и мне это очень неприятно. Война — такое несправедливое и дурное дело, что те, которые воюют, стараются заглушить в себе голос совести».

Впервые Толстой начинает сомневаться в правильности своего участия в боевых действиях против горцев.

В половине февраля начался штурм позиций Шамиля, расположенных на реке Мичике. Толстой командовал батарейным взводом. Выстрелом из своего орудия он подбил орудие неприятеля. За это ему была обещана награда — георгиевский крест. Толстой очень хотел получить эту награду, главным образом, чтобы порадовать родных.

Войска Шамиля, потерпев поражение, беспорядочно отступали.

За удачное сражение на реке Мичике многие его участники получили награды, но Толстой не получил обещанного георгиевского креста. Накануне выдачи наград он так увлекся игрой в шахматы, что не явился вовремя на караул, за что получил выговор и был посажен под арест. И на следующий день, когда раздавали георгиевские кресты, он сидел под арестом.

«То, что я не получил креста, очень огорчило меня. Видно, нет мне счастья. А признаюсь, эта глупость очень утешила бы меня», — записал он.

Представлялся Толстому и второй случай получить георгиевский крест — за удачное сражение 18 февраля 1853 года. В батарею прислали два георгиевских креста. Командир батареи, обращаясь к Толстому, сказал: «Вы заслужили крест, хотите — я вам его дам, а то тут есть очень достойный солдат, который заслужил тоже и ждет креста как средства к существованию». Георгиевский крест давал право на пожизненную пенсию в размере жалованья. Толстой уступил крест старому солдату.

После отступления Шамиля русские войска, подойдя к реке Гудермес, начали прорывать канал, а Толстой со своей батареей возвратился в станицу Старогладковскую. Там его ожидали письма и мартовский номер «Современника», в котором был напечатан рассказ «Набег». Толстой снова был обрадован, но вместе с тем и огорчен — рассказ был изуродован цензурой. По этому поводу Некрасов писал:
«Пожалуйста, не падайте духом от этих неприятностей, общих всем нашим даровитым литераторам.— Не шутя Ваш рассказ еще и теперь очень жив и грациозен, а был он чрезвычайно хорош. Не забудьте «Современника», который рассчитывает на Ваше сотрудничество».

Несмотря на сочувственный отзыв Некрасова о «Набеге», Толстой не мог примириться с искажением рассказа: каждое произведение — это частица его души.

«Детство» было испорчено, — писал он брату Сергею,— а «Набег» так и пропал от цензуры. Все, что было хорошего, все выкинуто или изуродовано».

Одобрительные отзывы о «Набеге» вызвали в Толстом творческий подъем. Он пишет «Святочную ночь», но этот рассказ остался незаконченным. С увлечением работает над «Отрочеством». Одновременно обдумывает план «Юности».

В июне во время поездки в крепость Воздвиженское Толстой чуть не попал в плен к чеченцам.

Был летний жаркий день. Толстой, Садо Мисербиев и три офицера отделились от своего отряда и поехали вперед. Из предосторожности они разбились на две группы: Толстой и Садо по-ехали по верхней дороге, а офицеры — по нижней. Под Толстым был темно-серый прекрасный иноходец кабардинской породы, он хорошо ходил рысью, но для быстрой езды был слаб. А у Садо — неуклюжая, поджарая длинноногая лошадь степной ногайской породы, но очень быстрая. Толстой и Садо поменялись лошадьми и ехали, беззаботно любуясь видами природы.

Вдруг вдали Садо заметил чеченцев, мчавшихся навстречу им, человек тридцать. Толстой дал об этом знать офицерам, ехавшим по нижней дороге, а сам помчался с Садо к укреплению Грозному. Толстой легко мог бы ускакать на быстроходной лошади, но он не хотел оставить своего друга.

Чеченцы приближались. В крепости это заметили. Был выслан отряд кавалеристов, и чеченцы обратились в бегство. Опасность для Толстого и Садо миновала, а из офицеров спасся только один.

Этот случай был использован Толстым в рассказе «Кавказский пленник».

Возвратившись в Старогладковскую, Толстой впадает в уныние, он недоволен собой, у него наступил период «чистки души», как называл он это свое душевное состояние. Он дает себе обещание делать добро, насколько это возможно, быть деятельным, не поступать легкомысленно. Опять задумывается о цели жизни и определяет ее так:
«Цель моей жизни известна — добро, которым я обязан своим подданным и своим соотечественникам. Первым я обязан тем, что владею ими, вторым — тем, что владею талантом и умом».

Толстой явно признает уже в себе талант, он не случайный гость в литературе. У него рождаются замыслы новых произведений, он думает писать «Дневник кавказского офицера», «Беглеца» (это будущие «Казаки»).

Он усердно трудится над продолжением «Отрочества».
«Труд! Труд! Как я чувствую себя счастливым, когда тружусь», — записывает он в дневнике.
Погружается в чтение, перечитывает «Записки охотника» Тургенева, которые и теперь производят на него сильное впечатление. «Как-то трудно писать после него», — отмечает Толстой в дневнике.

Несмотря на напряженный труд, он все же чувствовал какое-то недовольство своей жизнью. Ему казалось, что он не исполняет своего назначения, не совсем еще ясного для него самого, что он не выполняет высокого призвания. 28 июля он записывает: «Без месяца двадцать пять лет, а еще ничего!»

Из Пятигорска Толстой ездил в Кисловодск, Железноводск, чтобы провести там курс лечения ваннами. В Железноводске у него появляется замысел написать «Кавказский рассказ», и 28 августа , в день своего рождения, он начинает повесть, которую затем называет «Беглец» и которая явилась первым наброском знаменитой повести «Казаки». В общей сложности над «Казаками» Толстой работал десять лет с перерывами.

О произведениях Толстого, посвященных Кавказу, Р. Роллан писал:
"Надо всеми этими произведениями поднимается, подобие самой высокой вершины в горной цепи, лучший из лирических романов, созданных Толстым, песнь его юности, кавказская поэма "Казаки". Снежные горы, вырисовывающиеся на фоне ослепительного неба, наполняют своей гордой красотой всю книгу".

Предки казаков пришли на Северный Кавказ с Дона в конце XVI века, а при Петре I, когда по Тереку создавалась оборонительная линия от нападения соседей-горцев, были переселены на другую сторону реки. Здесь стояли их станицы, кордоны и крепости. В середине XIX века гребенских казаков было немногим более десяти тысяч. Во времена Толстого гребенские казаки - "воинственное, красивое и богатое русское население" - жили по левому берегу Терека, на узкой полосе лесистой плодородной земли. В одной из глав своей повести Толстой рассказывает историю этого "маленького народца", ссылаясь на устное предание, которое каким-то причудливым образом связало переселение казаков с Гребня с именем Ивана Грозного.

Это предание Толстой слышал, когда сам, подобно герою "Казаков" Оленину, жил в казачьей станице и дружил со старым охотником Епифаном Сехиным, изображенным в повести под именем дяди Ерошки.

Над "Казаками" Толстой трудился, с перерывами, десять лет . В 1852 году, сразу после напечатания в "Современнике" повести "Детство", он решил писать "кавказские очерки", куда вошли бы и "удивительные" рассказы Епишки об охоте, о старом житье казаков, о его похождениях в горах.

Кавказская повесть была начата в 1853 году . Потом долгое время сохранялся замысел романа, с остродраматическим развитием сюжета. Роман назывался "Беглец", "Беглый казак". Как можно судить по многочисленным планам и написанным отрывкам, события в романе развивались так: в станице происходит столкновение офицера с молодым казаком, мужем Марьяны; казак, ранив офицера, вынужден бежать в горы; про него ходят разные слухи, знают, что он вместе с горцами грабит станицы; стосковавшись по родному дому, казак возвращается, его хватают и потом казнят. Судьба офицера рисовалась по-разному: он продолжает жить в станице, недовольный собой и своей любовью; покидает станицу, ищет "спасения в храбрости, в романе с Воронцовой"; погибает, убитый Марьяной.

Как далек этот увлекательный любовный сюжет от простого и глубокого конфликта "Казаков"!

Оставив Москву и попав в станицу, Оленин открывает для себя новый мир, который сначала заинтересовывает его, а потом неудержимо влечет к себе.

По дороге на Кавказ он думает:
"Уехать совсем и никогда не приезжать назад, не показываться в общество". В станице он вполне осознает всю мерзость, гадость и ложь своей прежней жизни.

Однако стена непонимания отделяет Оленина от казаков.

Он совершает добрый, самоотверженный поступок - дарит Лукашке коня, а у станичников это вызывает удивление и даже усиливает недоверие:
"Поглядим, поглядим, что из него будет"; "Экой народ продувной из юнкирей, беда!.. Как раз подожжет или что".
Его восторженные мечты сделаться простым казаком не поняты Марьяной, а ее подруга, Устенька, поясняет:
"А так, врет, что на ум взбрело. Мой чего не говорит! Точно порченый!"
И даже Ерошка, любящий Оленина за его "простоту" и, конечно, наиболее близкий ему из всех станичников, застав Оленина за писанием дневника, не задумываясь советует оставить пустое дело: "Что кляузы писать!"

Но и Оленин, искренне восхищаясь жизнью казаков, чужд их интересам и не приемлет их правды. В горячую пору уборки, когда тяжелая, непрестанная работа занимает станичников с раннего утра до позднего вечера, Оленин, приглашенный отцом Марьяны в сады, приходит с ружьем на плече ловить зайцев.
"Легко ли в рабочую пору ходить зайцев искать!" - справедливо замечает бабука Улита. И в конце повести он не в состоянии понять, что Марьяна горюет не только из-за раны Лукашки, а потому, что пострадали интересы всей станицы - "казаков перебили". Повесть завершается грустным признанием той горькой истины, что стену отчуждения не способны разрушить ни страстная любовь Оленина к Марьяне, ни ее готовность полюбить его, ни его отвращение к светской жизни и восторженное стремление приобщиться к простому и милому ему казачьему миру.

Художественный эффект слов Марьяны таков, что когда они произнесены, мы воспринимаем их одновременно и как неожиданные, и как единственно возможные для нее в ее положении. Мы вдруг (именно вдруг!) со всей ясностью начинаем понимать, что Маряна, с присущей ей простотой и естественностью характера и поведения, иначе просто и не могла бы ответить. Как удивительно органично и уместно для нее в том спокойном и, очевидно, веселом расположении духа, в котором она находится, это неожиданно простое и по-своему очень верное:
«Отчего же тебя не любить, ты не кривой!» Как естественно и психологически правдиво внимание, которое она прежде всего обращает на руки Оленина: «бее-лые, бее-лые, мягкие, как каймак».
У нее самой они не белые, и у Лукашки тоже, и у других казаков. Она обращает внимание на то, что в ее глазах больше всего отличает Оленина от хорошо знакомых ей людей. Эти и подобные слова Марьяны точно соответствуют ее характеру и хорошо передают в ней свойства ее личности, ее индивидуально-неповторимое. Они словно высвечивают ее перед нами, помогают создать живой, очень пластический образ. И не только живой и пластический - прекрасный.

Ни в одном из произведений Толстого мысли о самопожертвовании, о счастье, заключающемся в том, чтобы делать добро другим, не были высказаны с такой силой чувства, как в "Казаках". Из всех героев Толстого, стремящихся к нравственному самоусовершенствованию, Оленин - самый пылкий, безотчетно отдающийся молодому душевному порыву и потому особенно обаятельный. Вероятно, поэтому он наименее дидактичен. Тот же порыв молодых сил, который влек его к самоусовершенствованию, очень скоро разрушает вдохновенно сооруженные нравственные теории и ведет к признанию другой истины: "Кто счастлив, тот и прав!" И он жадно добивается этого счастья, хотя в глубине души чувствует, что оно для него невозможно. Он уезжает из станицы, отвергнутый Марьяной, чуждый казачеству, но еще более далекий от прежней своей жизни.

Заглавие - "Казаки" - совершенно точно передает смысл и пафос произведения. Любопытно, что, выбирая в ходе работы разные названия, Толстой, однако, ни разу не остановился на "Оленине".

Тургенев, считавший Оленина лишним лицом в "Казаках", был, конечно, неправ. Идейного конфликта повести не было бы без Оленина. Но тот факт, что в жизни казачьей станицы Оленин - лишнее лицо, что поэзия и правда этой жизни существует и выражается независимо от него, несомненен. Не только для существования, но и для самосознания казачий мир не нуждается в Оленине. Этот мир прекрасен сам по себе и сам для себя.

В столкновении казаков с абреками, в замечательных сценах виноградной резки и станичного праздника, в войне, труде и веселье казаков - Оленин выступает как сторонний, хотя и очень заинтересованный наблюдатель. Из уроков Ерошки познает он и жизненную философию, и мораль этого поразительного и такого привлекательного для него мира.

В дневнике 1860 года Толстой записал:
"Странно будет, ежели даром пройдет это мое обожание труда".
В повести простая, близкая к природе, трудовая жизнь казаков утверждается как социальный и нравственный идеал. Труд - необходимая и радостная основа народной жизни, но труд не на помещичьей, а на своей земле. Так решил Толстой в начале 60-х годов самый злободневный вопрос эпохи.

"Будущность России казачество - свобода, равенство и обязательная военная служба каждого",- писал он в пору работы над "Казаками". Позднее он развивал свою мысль о вольной земле и говорил, что на этой идее может быть основана русская революция. Никто сильнее Толстого не выразил в своем творчестве эту мечту русского мужика, и никто больше его не строил утопических теорий, особенно в поздние годы, о мирных путях ее достижения.

Что же представляют собой в этом смысле "Казаки"? Мечту или действительность? Идиллию или реальную картину? Очевидно, что патриархально-крестьянская идиллия живет лишь в воспоминаниях Ерошки. И при первом знакомстве с Олениным, и потом много раз он повторяет:
"Прошло ты, мое времечко, не воротишься"; "Нынче уж и казаков таких нету. Глядеть скверно..."

Ерошка - воплощение доживающей истории, живая легенда, чуждая новой станице. К нему относятся либо враждебно, либо насмешливо все, кроме Оленина и племянника Лукашки. Ерошка в свое время "прост" был, денег не считал; теперешний же типичный представитель казачьего общества - хорунжий - оттягал сад у брата и ведет длинный политичный разговор с Олениным, что-бы выторговать лишнее за постой.

Не случайно, что человеческий, гуманный взгляд представляет в повести именно старик Ерошка. Он любит и жалеет всех: и убитого в разграбленном ауле ребеночка, и джигита, застреленного Лукашкой, и раненого зверя, и бабочку, по глупости летящую на огонь, и Оленина, которого девки не любят. Но сам он нелюбимый.
"Нелюбимые мы с тобой, сироты!" - плача, говорит он Оленину.

Повесть утверждает красоту и значительность жизни самой по себе. Ни одно из созданий Толстого не проникнуто такой молодой верой в стихийную силу жизни и ее торжество, как "Казаки". И в этом смысле кавказская повесть намечает прямой переход к "Войне и миру".

Впервые в своем творчестве Толстой создал в "Казаках" не зарисовки народных типов, а цельные, ярко очерченные, своеобразные, не похожие друг на друга характеры людей из народа - величавой красавицы Марьяны, удальца Лукашки, мудреца Ерошки.

В Пятигорске Толстой пишет рассказ «Записки маркера» , которым остается очень доволен. Написал он его за четыре дня. Это была исповедь души молодого писателя, рассказ о том, что его волновало и мучило.

В Пятигорске Толстой пробыл три месяца. Об этом времени у него остались приятные воспоминания. Беспокоили только служебные неудачи, он еще с весны стал задумываться об оставлении военной службы. Причиною к тому были уход в отставку брата Николая Николаевича и ис-течение срока пребывания на Кавказе, который сам себе Толстой назначил; надоело ему и пустое окружающее его общество. Желание выйти в отставку созрело, но, не надеясь получить ее сразу, Толстой весной 1853 года подает рапорт об отпуске для поездки на родину. Однако уже в июне обстоятельства резко изменились: обострились отношения между Россией и Турцией. Николай I издал манифест, по ко-торому русские войска должны были занять Молдавию и Валахию, находившиеся под зависимостью Турции.

В связи с началом военных действий отставки и отпуска из армии были запрещены, и Толстой обратился к командующему войсками, расположенными в Молдавии и Валахии, М. Д. Горчакову, приходившемуся ему троюродным дядей, с просьбой направить его в действующую армию.

Грустно встречает Толстой новый, 1854 год. Он перечитывает только что написанное письмо тетеньке Татьяне Александровне:
«С некоторого времени я очень грустен и не могу в себе этого преодолеть: без друзей, без занятий, без интереса ко всему, что меня окружает, лучшие годы моей жизни уходят бесплодно для себя и для других; мое положение, может быть, сносное для иных, становится для меня с моей чувствительностью все более и более тягостным. — Дорого я плачу за проступки своей юности».

Просьба Толстого была удовлетворена: в январе 1854 года его перевели фейерверкером в действующую армию в Бухарест.

Перед отъездом в армию Толстой решает побывать в Ясной Поляне, но, прежде чем туда поехать, держит экзамен на первый чин офицера. Хотя экзамен и был простой формальностью, но Толстой его выдержал хорошо. По двенадцатибалльной системе он по одиннадцати предметам получил от 10 до 12 баллов по каждому. Толстому так хотелось поехать в Ясную Поляну офицером, что он на следующий же день примерял офицерский мундир.

В последнюю минуту Толстому стало жаль расставаться с товарищами, с которыми сжился, многих из которых полюбил. Все товарищи собрались его проводить, некоторые офицеры даже при прощании прослезились.

Если представить себе историю большой жизни, прожитой Львом Николаевичем Толстым, и его богатую творческую биографию в виде огромной, объемистой, в тысячу листов книги, то в этом фолианте окажется несколько весьма примечательных страниц, связывающих с нашим краем, с тихим Доном имя великого писателя земли русской.

Мы с детства помним народную сказку, записанную Львом Толстым.
- Было, говорится в ней, два сына у старика Ивана: Шат Иванович да Дон Иванович. Своенравный Шат был постарше, сильнее, а Дон, меньшой сын, послабее. Жили они поначалу с отцом, да подошло время расстаться - свою судьбу сыновьям пытать. Вывел их отец за околицу, велел слушать во всем и дорогу каждому указал. Только Шат не послушался отца. Горячий и сильный рвался он напролом, и - сбился с пути, заблудился в болотах. А Дон Иванович - тихий и покорный - шел туда, куда отец наказывал, и всю Россию прошел, дорогу к южному морю проторил, стал знатен да славен…

Реки несут в своих волнах историю и жизнь народов. Если бросить взгляд в далекую старину, то окажется, что не Волга, а Дон считался на Руси главной рекой. Это здесь выходили русичи на смертный бой со своими недругами: донские берега помнят Святослава и Игоря, Куликовскую битву и сражение на Калке. Это на Дону рождался русский флот, полыхали костры Разина и Пугачева. И Толстого это не могло не интересовать. Но лишь однажды побывал Лев Николаевич на Дону. Где-то неподалеку от устья реки Быстрой , затерялся степной хутор Белогородцев . В наши дни не отыскать его ни на одной карте, а лет сто назад через него проходил ямской тракт и располагалась в хуторке конно-почтовая станция. Вьюжной зимой 1854 г. постояльцем ее и оказался Толстой.

Он ехал тогда на перекладных с Кавказа в Ясную Поляну. Перед самым отъездом Лев Николаевич получил чин прапорщика и спешил повидаться с родными, чтобы отправиться на Дунайский фронт. В дорожном чемодане лежала рукопись новой повести - «Отрочество», тоже для «Современника». Он торопился, щедро одаривал ямщиков чаевыми, ехал даже ночью и - заплутал. В дневнике писателя можно найти такую запись:
«22, 23, 24, 25, 26, 27 января был в дороге. 24 в Белогородцевской. 100 верст от Черкасска, плутал целую ночь. И мне пришла мысль написать рассказ «Метель».
Опубликован этот рассказ был в третьей, мартовской книжке «Современника» за 1856 г.

Тогда же писатель С.Т. Аксаков, прочитавший его, написал Тургеневу: «Скажите, пожалуйста, графу Толстому, что «Метель» превосходный рассказ»…

Но обратимся к самому рассказу. Начинается он так:
«В седьмом часу вечера я, напившись чаю, выехал со станции, которой названия уже не помню, но помню, где-то в Земле войска Донского, около Новочеркасска»…

В Новочеркасске , как установлено краеведами, писатель был 24 января 1854 г. Отдыхал он здесь в «Европейской гостинице». К вечеру уже проследовал через хутор Кадамовский, где менял лошадей, и прибыл в Клиновскую. Из Клиновской, «напившись чаю», в седьмом часу вечера, несмотря на добрый «совет смотрителя не ездить лучше, чтоб не проплутать всю ночь и не замерзнуть дорогой», писатель отправился дальше, к станции Белогородцевской . Но уже через четверть часа ямщику пришлось остановить лошадей и искать дорогу.
«Ясно было, - рассказывал Толстой, - что мы едем, бог знает куда, потому что, проехав еще с четверть часа, мы не видали ни одного верстового столба».
До самого утра, двенадцать часов подряд, продолжалось блуждание «в совершенно голой степи, какова эта часть Земли войска Донского». К счастью, все обошлось благопо-лучно, и Толстой добрался до Белогородцевской. Он пробудет в дороге две недели. Будет ехать через хутор Астахов на реке Глубокой, Нижне-Лозовскую , Казанскую , потом по землям Воронежской губернии. Второго февраля уже в Ясной Поляне, напишет в дневнике:
«Ровно две недели был в дороге. Поразительного случилось со мной только метель»…

Но пройдется еще два года, прежде чем Толстой напишет об этом рассказ. Он побывает в Севастополе, примет там участие в сражениях. И все-таки впечатления от пережитого в заснеженной донской степи настолько глубоко врежутся в его память, что он не сможет не взяться за перо.

И будет это не просто пейзажная живопись - перед читателем пройдут ямщики, почтари, фурщики, выполняющие свою нелегкую, а порой и опасную работу спокойно, по-деловому, даже с каким-то веселым азартом (как скажем ямщик Игнашка). Их жизни, их судьбы - читатель зримо это видит - неразрывно слиты с нелегкой судьбой родной земли. Русской земли.

«Метель» будет первым, но далеко не единственным произведением великого писателя, которое связано с нашим краем. Смолоду и до последних дней Толстой интересовался Донщиной, ее самобытностью, казачьими вольностями. И в дневнике появляется такая запись.
«Вся история России сделана Казаками. Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ Казаками желает быть»…
Сказано это было в том смысле, что русский народ стремится к свободе, воле и справедливости.

Сколько бы разочарований и неудач ни принесла ему жизнь на Кавказе, все же это время, по его собственному признанию, было одним из счастливейших периодов его жизни и принесло ему много пользы.

Впоследствии Толстой скажет, что Кавказ - это война и свобода, т.е. испытание силы и достоинства человеческого характера, с одной стороны, и восхищение бытом кавказских народов, не знавших крепостного гнета, - с другой. Уехав в Дунайскую армию, к другому месту службы, он запишет в дневнике:
«Я начинаю любить Кавказ, хотя посмертной, но сильной любовью. Действтельно хорош этот край дикий, в котором так странно и поэтически соединяются две самые противоположные вещи - война и свобода».

Жизнь на Кавказе дала Толстому богатый материал для размышлений.
«Я стал думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть мои записи того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда. Это было и мучительное и хорошее время. Никогда ни прежде, ни после я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда , как в это время, продолжавшееся 2 года. И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением» ,— писал он пять лет спустя А. А. Толстой.

И его тоска, его необъяснимое беспокойство и подчас непонятная грусть — все это было признаками, как сам Толстой об этом говорил, «рождения высокой мысли, потуги творчества».

На Кавказе Толстой вырабатывает свой взгляд на писательский труд, на художественное мастерство.
«Мне кажется, — писал он, — что описать человека собственно нельзя; но можно описать, как он на меня подействовал. Говорить про человека: он человек оригинальный, добрый, умный, глупый, последовательный и т. д.... слова, которые не дают никакого понятия о человеке, а имеют претензию обрисовать человека, тогда как часто только сбивают с толку».
А несколько позже он записал в дневнике: «Самые приятные суть те (произведения. — А. П.), в которых автор как будто старается скрыть свой личный взгляд и вместе с тем остается постоянно верен ему везде, где он обнаруживается. Самые бесцветные — те, в которых взгляд изменяется так часто, что совершенно теряется».
Этим правилам Толстой следует при изображении характеров героев в своих произведениях.

На Кавказе Толстой впервые нашел свое истинное призвание, «не выдуманное, а действительно существующее, отвечающее его наклонностям», — литературный труд. Он систематически теперь занимается им, вырабатывает принципы художественного мастерства.

«Перечитывая и поправляя сочинение, — пишет он,— не думать о том, что нужно прибавить (как бы хороши ни были проходящие мысли), если только не видишь неясности или недосказанности главной мысли, а думать о том, как бы выкинуть из него как можно больше, не нарушая мысли сочинения (как бы ни были хороши эти лишние места)».

Творчество должно доставлять радость художнику, и этого он достигает только в том случае, утверждает Толстой, если предмет, о котором пишет, заслуживает внимания и является жизненным, серьезным.

Тема Кавказа проходит через многие произведения Льва Толстого, вплоть до самых позднейших. Писатель больше никогда не бывал на Кавказе, но любовь к этому краю он сохранил до последних дней жизни.

О жизни Толстого нельзя сказать: «на склоне лет». Последнее десятилетие его жизни, десять лет после романа «Воскресение», было заполнено трудом, поисками, литературными замыслами. Толстой был стар годами, но не творческой силой. В нем и в старости, до конца его дней, была удивительная полнота и насыщенность умственной, духовной жизни.

Хаджи-Мурат — герой повести Л.Н.Толстого «Хаджи-Мурат» (1896-1904) - действительное историческое лицо, знаменитый храбростью наиб (уполномоченный) Шамиля, в 1834-1836 гг. один из правителей Аварского ханства. В 1851 г. перешел на сторону русских, потом пытался бежать в горы, чтобы спасти семью, оставшуюся в руках Шамиля, но был настигнут и убит. Толстой говорил о Х.-М.: «Это мое увлечение». Более всего покоряла художника энергия и сила жизни Х.-М., умение отстаивать свою жизнь до последнего. И только через 45 лет в 1896 году Толстой приступил к работе над повестью.

Что же подсказало Толстому начать работу над повестью, читаем в его дневниковой записи от 19 июля 1896 года:
«Вчера иду по передвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет - ничего кроме черной земли - ни одной зеленой травки. И вот на краю пыльной, серой дороги куст татарина (репья), три отростка: одни сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью, черный стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, по все еще жив и в серединке краснеется.- Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее».
Эта запись легла в основу пролога к повести.

Толстой написал:
«Молодец! — подумал я. И какое-то чувство бодрости, энергии, силы охватило меня. Так и надо, так и надо».
В образе Х.-М., помимо отваги, свободолюбия, гордости, Толстой особо подчеркивал простоту (Х.-М. происходил не из богатой семьи, хотя и дружил с ханами), почти детское чистосердечие. В повести герою дана детская улыбка, прельщающая всех и сохранившаяся даже на мертвой голове (этой детали нет ни в одном из источников , прочитанных Толстым при работе; по подсчетам специалиста, этих источников более 170 ). Сознание своего достоинства соединяется в Х.-М. с открытостью и обаянием.

Он очаровывает всех: и молодого офицера Бутлера, и Лорис-Меликова, и простую русскую женщину Марью Дмитриевну, и маленького сына Воронцовых Бульку. Брату Сергею Николаевичу в декабре 1851 г. Толстой писал из Тифлиса:
«Ежели захочешь щегольнуть известиями с Кавказа, то можешь рассказывать, что второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый лихач (джигит) и молодец во всей Чечне, а сделал подлость».
Работая почти пятьдесят лет спустя над повестью, Толстой думал совершенно иначе. Прежде всего оттого, что отрицал войну, всякую войну, ибо люди, все люди — братья и обязаны жить в мире.

Война оказывается нужной лишь двум лицам — императору Николаю Павловичу и вдохновителю «священной войны» против иноверцев имаму Шамилю. И тот и другой — жестокие, коварные, властолюбивые, безнравственные деспоты, одинаково резко осуждаемые Толстым.

Х.-М.— их жертва, как и русский солдат Петруха Авдеев, которому так полюбились мюриды Х.-М. В ходе работы над повестью у Толстого была мысль показать одну отрицательную черту в Х.-М.— «обман веры». Вместо заглавия «Репей» появилось, было, «Хазават», но в первой же копии с автографа, в 1896 г., зафиксировано окончательное: «Хаджи-Мурат». Герою совсем не свойствен религиозный фанатизм. Повседневная молитва мусульман — намаз, совершаемый несколько раз в сутки,— все, что сказано о приверженности Х.-М. к своей вере. В 1903 г., рассказывая американскому журналисту Джеймсу Крилмену о своей работе, Толстой говорил:
«Это — поэма о Кавказе, не проповедь. Центральная фигура - Хаджи-Мурат - народный герой, который служил России, затем сражался против нее вместе со своим народом, а в конце концов русские снесли ему голову. Это рассказ о народе, презирающем смерть».

Образ Х.-М. овеян подлинной поэзией. Горские сказания, легенды и песни, которыми Толстой восхищался задолго до работы над повестью (переписка 1870-х годов с А. А.Фетом); дивные описания природы, в особенности звездного неба, — все это сопровождает жизненный и смертный путь Х.-М. Непревзойденная художественная сила этих описаний восхищала М. Горького. По свидетельству поэта Н.Тихонова, когда повесть была переведена на аварский язык и ее читали люди, среди которых иные помнили Шамиля, они никак не могли поверить, что это написал граф, русский офицер:
«Нет, это не он писал… Это писал Бог…»
Ч. Айтматов со своей стороны восхищается психологическим проникновением в суть другого национального характера:
«И Хаджи-Мурат, и его наибы выписаны так, что их видишь и веришь их реальному существованию. Мне довелось говорить с потомками Хаджи-Мурата, и они утверждают, что Толстой создал достоверный, точный характер. Как ему это удалось? Секрет, великая тайна художника. Это тайна огромного сердца Льва Толстого, владевшего пониманием "человека вообще"».

После памятной январской метели 1854 года Л. Н. Толстой больше никогда не бывал в наших краях, но он живо интересовался событиями, которые происходили на Дону. Он вел переписку со своими читателями из Ростова, Таганрога, Новочеркасска, станиц Вешенской, Раздорской, Багаевской, сел и хуторов Дона.

У Толстого есть серия рассказов для детей: рассказ о Пугачеве «Как тетушка рассказывала бабушке о том, как ей разбойник Емелька Пугачев дал гривенник» (1875 г.), рассказ «Ермак» (1862 г.). Писатель задумывал роман об эпохе Петра I. А в своей эпопее «Война и мир» Толстой по достоинству отмечает ратные дела сынов донских степей - атамана Платова, генерал-майора Грекова, графа Орлова-Денисова, их есаулов, хорунжих, да и просто рядовых казаков.

И еще один донской след в судьбе Л.Н.Толстого: порвав со своей семьей и тяготившей его окружающей обстановкой, Толстой в ночь на 28 октября 1910 года уехал из Ясной Поляны, где прошла значительная часть его жизни, и на станции Волово Рязанско-Уральской железной дороги взял билет до Ростова-на-Дону . Толстой собирался приехать в Новочеркасск к своей племяннице Е. С. Денисенко. Но в пути он тяжело заболел и 7 декабря 1910 года умер на станции Астапово .

Список использованной литературы:

1. Бурнашева, Н. И. Раннее творчество Л. Н. Толстого: текст и время / Н. И. Бурнашева. - Москва: МИК, 1999. - 336 с. : ил.
2. Маймин, Евгений Александрович (1921-). Лев Толстой: Путь писателя / Е. А. Маймин; отв. ред. Д.С. Лихачев. - 2-е изд. - Москва: Наука, 1984. - 191 с. - (Из истории мировой культуры).
3. Поповкин, Александр Иванович. Л. Н.Толстой /А. И. Поповкин. - Москва: Детгиз, 1963. - 287 с., 16 л.ил.
4. Толстой, Лев Николаевич (1828-1910). Казаки; Хаджи-Мурат: [повести] / Л. Н. Толстой; ил. Е. Лансере. - Москва: Художественная литература, 1981. - 304 с. : ил., цв. ил.

Фильмография:

• Кавказская повесть [Видеозапись] : по мотивам повести Л.Н.Толстого "Казаки" / реж. Георгий Калатозов. - Москва: Киновидеообъединение "Крупный план" - 1 электрон. опт. диск (DVD-ROM) (2 ч. 11 мин.) : зв., цв. ; 12 см., в контейнере. - (Отечественное кино XX века) - Вых. дан. ориг.: Грузия-фильм, 1978 г.

Толстой Л. Н. и Кавказ

На конкурс исследовательских работ и проектов учащихся

«Науки юношей питают»

«Война и «другие» в кавказских произведениях

Л.Н. Толстого»

«Большеарешевская СОШ» Кизлярского района РД Магомедова Патимат

Ражабовна

Научный руководитель-Гасанов

Ибрагим Абакарович,кандидат

филологических наук,учитель русского

языка и литературы МКОУ

«Большеарешевская СОШ»

Введение

Тема войны и неприятия чужого, другого становится одной из ведущих в

русской литературе ХIХ-ХХвв., притом основной вектор изображения концентрируется на изображении войны как явления насилия над жизнью и естественным ходом вещей.

Собственно напряжение антивоенной тематике придают в русской литературе очерки А.Бестужева-Марлинского, произведения М.Ю. Лермонтова, в частности его стихотворение «Я к вам пишу случайно, право…». Антивоенные мотивы получают новые мощные импульсы в кавказских произведениях Л.Н. Толстого («Рубка леса», «Набег», «Хаджи-Мурат», «Казаки», «Кавказский пленник»). Неприятие насилия и войны оформляется у Л.Н. Толстого в дневниковых записях во время пребывания в Дагестане и Чечне.

Изображение войны как явления противного человеческому духу убедительнее именно в творчестве Бестужева-Марлинского, Лермонтова, Толстого, потому что они сами были непосредственными участниками событий, знали цену человеческой жизни и смерти.

В кавказских произведениях Толстого мы наблюдаем окончательный отход от мифопоэтики в изображении войны, которая в представлении Толстого есть только кровь, смерть, страдания людей, притом писатель с одинаковым сочувствием описывает как простых русских солдат, так и горцев как жертв искусственно созданных обстоятельств, полных вражды и ненависти.

Через духовный мир своих героев, для которых наступает прозрение, Толстой как бы говорит всему человечеству: «Люди, остановитесь, перестаньте убивать друг друга, что же вы делаете!!!».

Война рождает отчуждение между народами, воюют с «другими», чужими, в кавказских текстах Толстого – это горцы, но, вопреки всему, простые русские солдаты и горцы могут понять друг друга и уважать.

Основная часть

Будучи участником военных действий против горцев, Толстой старается осмыслить смысл этой войны, чутьём понимает бессмысленность происходящего.

То, что война отталкивает писателя, не вызывает вдохновения, как у многих офицеров, жаждущих чинов и наград, видно из краткой записи в дневнике 3 июля 1851г. в Старом Юрте: «Был в набеге». . Этого же числа, однако, следует другая запись, которая передаёт восхищение писателя красотой пейзажа: «Сейчас лежал за лагерем. Чудная ночь! Луна только что выбралась из-за бугра и освещала две маленькие, тонкие, низкие тучки». .

Это противопоставление ясной, чистой природы безнравственным, жестоким поступкам людей будет сопровождать творчество Толстого до конца (вспомним, как Толстой описывает пение соловьёв во время смерти Хаджи-Мурата как символ торжества жизни над смертью).

Все рассказы кавказского цикла Толстого – это результат его напряжённой внутренней жизни и постоянным, мучающим его вопросом: Что есть война? Зачем она?

Запись из дневника 1852г., 18 июня: «Я молюсь так: боже, избави меня от зла, то есть избави меня от искушения творить зло, и даруй добро, то есть возможность творить добро». .

В описании войны Толстым сброшены все романтические бравады, штампы и мифы.

В рассказе «Набег» наблюдаются мотивы двойного движения: один механический – путь, маршрут отряда, совершающего поход на горское село и путь ступенчатого прозрения, движения человека к истине. Цель бессмысленного набега передана писателем в простых словах (аул был пустой): «Там рушится кровля, стучит топор по крепкому дереву и выламывает дощатую дверь; тут загорается стог сена, забор, сакля, и густой дым столбом поднимается по ясному воздуху…». .

Зная, что жители ушли, генералы всё же приказывают разрушать всё, что сделано целым поколением людей, а тайная цель похода всё же есть: получить поощрения и награды, чины. В итоге – убитые и раненые солдаты, в том числе смертельно ранен и прапорщик, которым минутой раньше любуется главный герой-повествователь.

«Два солдата держали его под мышки. Он был бледен, как платок, и хорошенькая головка, на которой заметна была только тень того воинственного восторга, который одушевлял её за минуту перед этим, как-то страшно, углубилась между плеч и спустилась на грудь». .

Чтобы подчеркнуть противоестественность войны, Толстой часто прибегает к приёму антитезы – счастливое-трагическое, жизнь-смерть. Ещё недавно молодой прапорщик был счастлив. У него «детский голос», «робкая улыбка». И «детский голос», и «робкая улыбка» - это универсальные способы Толстого, чтобы придать человеческой душе естественность и непосредственность. Особенно – улыбка. И у Хаджи-Мурата тоже «детская улыбка» – деталь, символизирующая о чистоте его души. И прапорщик, и Хаджи-Мурат погибают в бою. Невербальное средство общения (жест, улыбка) свидетельствует о недопустимости насилия над жизнью.

В «Набеге» как важная увертюра к последующим сценам убийств и грабежа выделяется фраза, несущая философский смысл: «Природа дышала примирительной красотой и силой». .

Опыт демифологизации войны продолжается на другом глубинном уровне писателем в повести «Казаки», в которой два чужих мира – русские и горцы – не только сталкиваются в процессе войны, но и способны понять мотивы поведения и обычаи друг друга.

Известный литературовед Казбек Султанов, отмечая в повести «Казаки» способы ухода русских и горцев от конфронтации, несущей взаимную гибель, пишет: «Толстой видит дальше злободневной топографии, различая два берега одной реки жизни и выявляя мнимую непроницаемость границы. Граница двойственна, амбивалентна, разделяет, но и соединяет, будучи не только оборонительным рубежом, отделяющим «своё» от чужеродного, но и местом встречи, обмена словами и жестами». .

Толстой передает античеловечность войны через описание смерти героев. Вот Лукашка, полный жизни и энергии, умирает от чеченской пули. Толстой описывает его предсмертные мучения. Казаки и чеченцы то дружат между собой, то воюют, но общаются, уважают друг друга, ходят в гости.

Богопротивность и жестокость войны и насилия не всем казакам и чеченцам дано понять: они живут в своём мире, полном схваток, смертей, набегов.

Оленин думает, глядя на Лукашку: «Человек убил другого, и счастлив, доволен, как будто сделал самое прекрасное дело. Неужели никто не говорит ему, что тут нет причины для большой радости? Что счастье не в том, чтобы убивать, а в том, чтобы жертвовать собой?» .

В Лукашке нет жестокости, но он не понимает, что творит. Понимание приходит только поздно.

Толстой исподволь приводит читателя к мысли о том, что любое насилие над жизнью противоестественно, война – отвратительное явление.

Одинаково мучительна смерть как для русского, так и для горца. Толстой прямо не пишет, что война нехороша, не говорит о том, что простым русским людям и горцам она приносит несчастье, – он просто описывает процесс смерти раненных в бою горцев или русских.

«Смерть в глазах Толстого хранит в себе какую-то глубокую тайну», – пишет В.В. Вересаев. .

Большой остроты и глубины изображения античеловечности войны и описания «чужих», других, т.е. горцев достигает Толстой в известной повести «Хаджи-Мурат». Задуманная как апофеоз жизни над смертью, повесть ярко высветила наиболее дорогие для Толстого ценности: жизнь как божий дар, недопустимость насилия над ней и равенство всех людей независимо от религии и национальности.

По Толстому, войны создаются эгоистичной шайкой людей, которые продвигают свои интересы, добиваются чинов и наград, власти над людьми. Простым горцам и русским солдатам война не нужна и отвратительна, они быстро находят общий язык.

В повести «Хаджи-Мурат» есть эпизод, когда встречаются мюриды Хаджи-Мурата и русские солдаты. Идёт диалог между ними. Смешивая русские и тюркские слова, горцы и солдаты общаются между собой. Солдат Авдеев говорит:

А какие это, братцы мои, гололобые ребята хорошие. Ей-богу. Я с ними так разговорился. – Право, совсем как российские. .

Нет войны, нет «других» – есть люди, которые смотрят в глаза друг друга и не могут уже стрелять в себе подобных. Этот способ отвращения от войны типичен для художественной методологии Толстого.

В повести «Хаджи-Мурат» проводится автором и другая линия. Искусственный мир чиновников, военной бюрократии, кормившейся за счёт войны, для которых смерть своих солдат и горцев является лишь ступенькой к чинам и наградам.

Тема войны в кавказских произведениях Толстого непременно сопрягается с проблемой «чужие», «другие». Эта проблема в центре и другого рассказа кавказского цикла Толстого «Кавказский пленник».

Горцы и русские солдаты и офицеры воюют друг с другом, но начинается всё же путь постепенного узнавания «других». Война также несёт гибель и разрушения в горские дома, как смерть в бою и русским солдатом.

Психология общения горцев и русских – это психология, которая толкает их смотреть друг на друга через прицелы ружей.

Вот Жилин в плену, он с удивлением узнаёт горский мир, в нём есть ненавистники и фанатики, как старик чеченец, который стрелял в Жилина, но есть и другие горцы: душевные, простые, отнюдь «не звери», они не собираются кого-то убивать. Это, например, Абдул и его дочь Дина.

Вся простодушная философия Абдула заключается в неоднократно повторяемой им фразе, обращённой к Жилину: «Твоя Иван – хорош, моя Абдул – хорош».

Абдул часто улыбается, а добрая улыбка в художественной методологии Толстого – это простота, жизнь, непосредственность, отсутствие лжи.

Как ни странно, носителями идей жизненной философии Толстого во многом становятся горцы, которые привлекают писателя своим простым образом жизни, естественными ценностями, полнотой жизни. Мы узнаём, что не все горцы совершают набеги, не все горцы фанатики, не все горцы любят войну и грабежи.

Смерть солдата Авдеева в бою – один из значимых эпизодов повести. Недолго горевали о нём на родине, жена в его отсутствие загуляла с другим и успела его забыть, услышав про смерть мужа, повыла для приличия всего лишь. Умер за «царя и отчество» – краткая эпитафия солдату Авдееву, который так и не понял за что сражался с горцами. Мучительный процесс умирания раненного Авдеева рождает в читателе чувство протеста и возмущения, заставляет задуматься над смыслом войны как таковой. Сами солдаты были уже вычеркнуты из жизни со дня их мобилизации.

«Солдат был отрезанный ломоть, и поминать о нём – душу бередить». .

Война только калечит и убивает, только что радующийся небу, воздуху и жизни урядник Назаров погибает от рук Хаджи-Мурата, также бессмысленно гибнет и солдат Петраков. В описание его смерти Толстой вложил в полную художественную силу жестокую суть войны, несущую людям страдания и боль.

«Петраков лежал навзничь с врезанным животом, и его молодое лицо было обращено к небу, и он, как рыба всхлипывая, умирал». .

Выражение «как рыба всхлипывая, умирал» лучше чем обширные описания говорит нам, что последствия войны страшны для людей, отнимают у них то, что создано Богом.

Толстой не различает смерть русских людей от смерти горцев. Также страшна и смерть самого Хаджи-Мурата, до последнего защищавшего свою жизнь.

У Толстого есть свои художественные секреты, приёмы, с помощью которых он озвучивает то, что хочет сказать, выразить. Большое внимание он уделяет описанию цвета глаз. Чёрные глаза у Толстого символизируют жизнь и энергию, непосредственность и естественность. У Хаджи-Мурата «быстрые, чёрные глаза», у сына Садо из повести «Хаджи-Мурат» «блестящие чёрные глаза», у Юсуфа, сына Хаджи-Мурата тоже «жгучие чёрные глаза». Последующий ход событий в кавказских текстах, однако, приводит к тому, что все «носители» чёрных глаз гибнут: в бою погибает Хаджи-Мурат, Юсуф сгинул в тюрьме Шамиля, а сын Садо убит штыком. Война не щадит чёрных глаз, то есть жизнь.

Толстой правдиво показывает разрушительную суть войны в «Хаджи-Мурате»: «Садо нашёл свою саклю разрушенной: крыша была провалена, и дверь и столбы галерейки сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами, мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезён мёртвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину». .

Обе стороны и русская, и горская – терпят лишения и несчастья. Всем одинаково больно, все одинаково плачут по близким.

Мать солдата Петра Авдеева (того самого, который хорошо отзывался о горцах), услышав про смерть сына «повыла, покуда было время, а потом взялась за работу». .

Бедной старушке и долго горевать-то некогда о сыне – надо работать, чтобы жить дальше. Эхо войны отзывается в далёкой России, в бедной семье. Точно также горе и в другую, горскую семью приносит жестокая война. Жена Садо «благообразная женщина, служившая во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей её старые обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и не переставая выла». .

Война лишает людей красоты, многие смерти русских и горцев происходят на фоне прекрасных картин природы, которых писатель противопоставляет человеческим разрушениям.

В кавказских произведениях Толстого, прежде чем рассказать о гибели персонажей, они упоминаются не однажды, отмечаются разные детали портретов героев, их улыбки, цвет глаз, особенности речи – это, видимо, должно заострить тему войны и смерти. Художник как бы говорит нам: «Смотрите, какие неповторимые черты характера и детали внешности уходят из жизни». Впечатление на читателя это производит сильное, потому что мы привыкаем к герою, его внешности, голосу, особенностям речи – и вдруг всё это перестаёт существовать.

В «Кавказском пленнике», чтобы обозначить злое, Толстой прибегает к цветовой гамме.

Толстой делит мир «других», т.е. горцев, на плохих и хороших, как и мир русских людей, у писателя нет теоретического ранее заданного подхода к изображению людей.

Писатель развенчивает стереотипы изображения горцев Кавказа как людей вечно воюющих, мечтающих только о набегах и грабежах и которые постоянно живут войной, и которым вовсе не больно ни физически, ни морально от войны.

В художественном пространстве Толстого нет «других», он с одинаковой болью и чуткостью рисует как солдата Авдеева, так и Хаджи-Мурата.

Точка зрения на кавказских горцев как на дикарей и зверей, которых надо силой просвещать, находила сторонников и в российском обществе.

В частности, известный царский историк Р.Фадеев резюмировал: «Население гор, несмотря на коренные различия между племенами по наружному типу и языку, всегда было проникнуто совершенно одинаковым характером в отношении к соседям, кто бы они ни были: характером людей, до того сроднившихся с хищничеством, что оно пришло к ним в кровь, образовало из них хищную породу, почти в зоологическом смысле слова». .

Толстой же видит кавказский мир другими глазами: причиной войны для него являются военная бюрократия царизма и верхушка фанатичных горцев. Писатель отстраняется от вопроса: на чьей стороне сам: он на стороне добра и правды, от кого бы они ни исходили и против тех, кто сеет вражду и ненависть.

Повесть «Хаджи-Мурат» – одно из самых гуманных антивоенных произведений Толстого, лишённое и тени романтизма и экзотики в обрисовке горцев.

Он осуждает в Хаджи-Мурате кровную месть, но с любовью рисует его неповторимый характер, полный бесшабашности, отваги, некоторого авантюризма, верности и рыцарства.

Учёный З.И. Гасанова замечает: «Лев Толстой, в отличие от Пушкина, Лермонтова, Полетаева, Бестужева-Марлинского не поэтизировал кровную месть, будучи принципиальным противником насилия в любой форме». .

Толстой против насильственного насаждения чужой культуры, в конкретном случае русской культуры на Кавказе, нужно, сообразуясь с местными традициями, религией, образом жизни постепенно и неуклонно сближаться, иначе – война, следовательно, кровь, смерть, разорение. Эту мысль Толстой передал словами Хаджи-Мурата: «У нас пословица есть, - сказал он переводчику, - угостила собака ишака мясом, а ишак собаку сеном, - оба голодные остались». .

В кавказских произведениях Толстого проводится мысль о том, что только в час испытаний человек может постичь смысл бытия, и тут нет своих и чужих, русских и горцев, и чтобы постичь эту тайну, писатель заставляет пройти предсмертные муки своих любимых героев (нет сомнений, что и Авдеев, и Хаджи-Мурат трогают Толстого своей простой философией жизни). Именно через душевные переживания героев постигается мысль о никчёмности политических событий, в том числе и войны, перед лицом человеческой трагедии.

Толстой показывает, что многие офицеры и солдаты русской армии понимают жестокость и варварство войны, для них горцы такие же люди, как и сами.

Капитан из рассказа «Набег» прямо говорит, что он в горцах врагов не видит, а прапорщик Алакин готов защищать чеченского ребёнка, которого, как он думал, казаки хотели убить.

Учёный Г.Ш. Чамсетдинова замечает: «Толстой как объективный художник-реалист не скрывает, что война несёт много бед и коренным жителям Кавказа. Особенно впечатляет и картина погрома в «Набеге». Осуждая кровопролитие, подчёркивая, что простой народ не приемлет войну, которая развязывается деспотическими силами, Толстой поднимает вопросы героизма, долга и чести». .

Развивая тему войны и её жертв, Толстой акцентирует внимание читателя в повести «Хаджи-Мурат» на смерти мальчика, которая сразу же заостряет проблему смысла войны вообще, ибо дети – символ чистоты и невинности (этот мотив развил особенно Некрасов и был продолжен Достоевским и Толстым). Литературовед В.М. Мухина отмечает: «Сначала в произведении наступает кульминация военного сюжета – это набег русских на горский аул. В ней крупным планом дана смерть горского мальчика, что позволяет Толстому пацифистский пафос повести поднять на предельно возможную высоту, раскрыть антигуманную сущность войны, её предельную жестокость и противоестественность… Толстой бунтует против современной цивилизации, узаконившей организованные массовые убийства, при которых зачастую гибнут безвинные существа – дети». .

Через смерть подростков, детей Толстой крайне заостряет проблему безвинного страдания человека, поэтому в поле зрения Толстого находятся всегда дети-жертвы взрослых смертельных игр (сын Садо из «Хаджи-Мурата», Петя Ростов из «Войны и мира»).

Дина же из «Кавказского пленника» совершенно не понимает почему русский Иван сидит в глубокой яме – он же хороший, умеет всё, лепит куклы.

Толстой хотел бы, чтобы народы смотрели друг на друга глазами детей, и тогда не было бы чужих и своих, кровопролития и насилия, ненависти и вражды.

Писатель отнюдь не питает иллюзий насчёт того, то думают о горцах разные русские люди.

Примечательна сцена прощания Хаджи-Мурата с русскими: одни офицеры сказали, что он молодчина, другие, что он обманщик, а Марья Дмитриевна высказывает оценку Хаджи-Мурату, и эта оценка исходит от самого автора: «Обходительный, умный, справедливый… Только зачем осуждать, когда человек хороший. Он татарин, а хороший». .

Выводы:

Список литературы

Толстой Л.Н. Собр. соч. в 22 т. Т.21. Дневники 1847-1894. М.: Худож.лит., 1985. – 574с.

Толстой Л.Н. Избранные соч. в 3 т. Т.3. М.: Худож.лит., 1989. – 671с.

Султанов К.К. «Переправиться через Терек», или два берега одной реки жизни. // Вопросы литературы. Вып.III, 2011. – С.9-47.

Толстой Л.Н. Собр. соч. в 14 т. Т.3. М.: Госуд.изд-во худож.лит., 1952. – 443с.

Вересаев В.В. Живая жизнь. О Достоевском и Толстом: Аполлон и Дионис. М.: Политиздат. 1991. – 336с.

Толстой Л.Н. Повести и рассказы. М.: Совет.Россия. 1985. – 512с.

Фадеев Р. Кавказская война. М.: Алгоритм. 2005. – 635с.

Гасанова З.И. Горский менталитет в повести Л.Н. Толстого «Хаджи-Мурат». Махачкала. Алеф, 2009. – 58с.

Чамсетдинова Г.Ш. «Война и свобода» в рассказе Л.Н. Толстого «Набег» // Лев Толстой и Кавказ в контексте диалога культур и времён. Всероссийская научно-практическая конференция. 27-29 окт. 2008г. ДГПУ. С.139-141.

Мухина В.М. Кавказский цикл произведений Толстого: структурно-тематический аспект // Лев Толстой и Кавказ в контексте диалога культур и времён. Всероссийская научно-практическая конференция. 27-29 окт. 2009г. ДГПУ. С.103-108.

Три года, проведенные молодым русским графом на Кавказе, стали не только важной вехой его личной эволюции, но и подарили миру величайшего прозаика и мыслителя.

Роль Кавказских гор как огромной кузницы художественных талантов трудно переоценить. Угодив сюда по своей или по чужой воле, из ее горнила выходили поэты, писатели и художники первой величины. В их творениях эта гордая земля обретала новую жизнь, заселялась героями эпохи и персонажами легенд, становилась центром магнетического притяжения.

И только благодаря толстовской прозе литературный Кавказ стал совсем другим - фокус внимания переключился с романтической мифологии на суть человеческого бытия. Бытия хрупкого и трепетного, но уничтожаемого чуждыми ему политическими амбициями и «государственными интересами».

Толстой на склоне лет говорил, что его жизнь можно разделить на семь периодов, и тот, который он провёл на Кавказе, был одним из самых главных. Хотя, на первый взгляд, в мае 1851 года 23-летний помещик оказался здесь почти случайно. Так и не окончив университетского курса, без должности, без определенных занятий, чуть не проиграв в карты половину наследства, Лёвушка внял уговорам старшего брата Николая - артиллерийского офицера - и отправился «за компанию» к месту службы последнего, за Кавказский хребет.

Да и действительно, жить здесь можно было гораздо экономнее, чем в Москве или Петербурге. К тому же само собой исчезало бремя хозяйственных забот, тяготивших юного владельца Ясной Поляны.

Но Толстой не был бы Толстым, если бы просто сбежал от тягот и неудобств, не имея в виду настоящей и серьезной цели. В дневнике, который он вел всю жизнь, подвергая свои поступки и побуждения беспощадному самоанализу, было дано немедленное объяснение кавказскому вояжу:

«Ехал для того, чтобы быть одному, чтобы испытать нужду, испытать себя в нужде, чтобы испытать опасность, испытать себя в опасности, чтобы искупить трудом и лишениями свои ошибки, чтобы вырваться сразу из старой колеи, начать все снова - и свою жизнь и свое счастье».

Не по Марлинскому

Станица Старогладковская на левом берегу Терека, куда прибыли братья, поначалу сильно разочаровала Льва Николаевича. Позднее он с изрядной долей самоиронии признается, что в своих представлениях о Кавказе, как и большинство соотечественников, находился под гипнотическим влиянием повестей Марлинского и романтических поэм Лермонтова. Его воображению представлялись безупречные ледяные вершины, скалы, бурные потоки, воинственные горцы в бурках и с кинжалами, чинары и голубоглазые черкешенки.

Ожидания были обмануты - ничего из этого набора штампов в станице гребенских казаков не оказалось. Как не обнаружилось и необходимых удобств в съемной квартире, куда определили Льва и Николая. В письме к любимой троюродной тетушке Татьяне Александрове Ергольской Толстой писал:

«Я ожидал, что край этот красив, а оказалось, что вовсе нет. Так как станица расположена в низине, то нет дальних видов».

Впечатление о Кавказе «исправилось» через неделю, когда Николаю было приказано отправиться в Старый Юрт - укрепление под Горячеводском - для охраны и прикрытия больных в лагере. Здесь жадному до новизны Толстому открылись и огромные каменные горы, и источники, в которых «яйца свариваются вкрутую в три минуты», и красивые татарки в «прелестных восточных нарядах». Татарами, подражая терским казакам, русские офицеры называли всех горцев-мусульман, несмотря на то, что в мирном ауле жили чеченцы.

А летом того же года Лев Николаевич принял первое боевое крещение - участвовал вместе с братом в набеге на горцев. Он не имел офицерского звания, а был всего лишь волонтером, вольноопределяющимся: формально Толстой продолжал состоять на гражданской службе в канцелярии Тульского дворянского собрания. Только в октябре ему удастся сдать экзамен на фейерверкера артиллерийской батареи, получив унтер-офицерский чин, и лишь в январе 1854-го, перед началом Крымской кампании, - на прапорщика.

Во время своего дебютного военного похода будущий автор «Войны и мира» впервые увидел вблизи будничную жизнь солдат и офицеров. Наблюдал с изумлением, как накануне битвы отряд спокойно расположился на отдых у ручья. После записал в дневнике то, что поразило его больше всего: «Ни в ком не мог заметить и тени беспокойства перед боем».

Через барьеры

После того как Толстому стал открываться настоящий Кавказ, решительно потеснив размалеванный бутафорский образ, увиделась ему с новой стороны и казачья станица Старогладковская. Гордые, свободные люди, никогда не знавшие крепостного права, их удаль, воинская стать и независимый нрав очаровали русского барина, который, казалось, еще вчера изо всех сил старался казаться «комильфо» и в кругу себе подобных подвергал насмешкам тех, в ком не было «светскости».

Теперь он вспоминал об этом со стыдом и омерзением. Настоящая, подлинная жизнь была здесь, на фоне первозданной природы, вдали от мертвящих условностей цивилизации.

«Все у вас фальчь!» - говорил новый приятель Толстого, 90-летний казак Епифан Сехин, и Лев Николаевич не мог с ним не согласиться. Бесконечные байки старого казака, совместная охота на кабанов были ему стократ интереснее пустых светских бесед. Не удивительно, что колоритный новый знакомец станет впоследствии прототипом обаятельнейшего толстовского персонажа - дяди Ерошки из повести «Казаки».

С Епифаном Сехиным был знаком и брат Льва Николаевича, Николай Николаевич. Брат писателя и сам недурно владел пером - в очерке «Охота на Кавказе» он дал дяде Епишке весьма любопытную характеристику:

«Это чрезвычайно интересный, вероятно, уже последний тип старых гребенских казаков. Епишка, по собственному его выражению, был молодец, вор, мошенник, табуны угонял на ту сторону, людей продавал, чеченцев на аркане водил; теперь он почти девяностолетний одинокий старик. Чего не видел человек этот в своей жизни! Он в казематах сидел не однажды, и в Чечне был несколько раз. Вся жизнь его составляет ряд самых странных приключений: наш старик никогда не работал; самая служба его была не то, что мы теперь привыкли понимать под этим словом. Он или был переводчиком, или исполнял такие поручения, которые исполнять мог, разумеется, только он один: например, привести какого-нибудь абрека, живого или мертвого, из его собственной сакли в город; поджечь дом Бей-булата, известного в то время предводителя горцев, привести к начальнику отряда почетных стариков или аманатов из Чечни; съездить с начальником на охоту… Охота и бражничание - вот две страсти нашего старика: они были и теперь остаются его единственным занятием; все другие его приключения - только эпизоды».

Толстой настолько полюбил быт и свободную жизнь казачества, что всерьез думал, как и его герой Оленин, «приписаться в казаки, купить избу, скотину, жениться на казачке». Мечты не осуществились: невидимые барьеры между русским графом и «детьми природы» оказались слишком прочны. Многие искренние порывы Льва Николаевича станичники воспринимали как господскую блажь и случайный каприз.

Однако весь строй жизни казаков еще долго казался ему идеалом для жизни русского народа. В 1857 году Толстой писал: «Будущность России - казачество: свобода, равенство и обязательная военная служба каждого».

Брат и друг

Живя в Старом Юрте, Толстой крепко сдружился с чеченским юношей Садо Мисорбиевым. Как-то граф защитил его от карточных шулеров, которые во время игры пользовались тем, что чеченец не умеет считать и записывать. Благодарный Садо подарил Льву Николаевичу кошелек: это был первый шаг, который делается на пути к куначеству.

В остроумном французском письме к Татьяне Александровне Ергольской Толстой подробно описал обряд, который он прошел, чтобы стать кунаком Садо:

«По известному обычаю этой нации отдаривать я подарил ему плохонькое ружье, купленное мною за 8 рублей. Чтобы стать кунаком, то есть другом, по обычаю, во-первых, обменяться подарками и затем принять пищу в доме кунака. И тогда становятся друзьями на живот и на смерть, и о чем бы я ни попросил его - деньги, жену, его оружие, все то, что у него есть самого драгоценного,- он должен мне отдать, и равно я ни в чем не могу отказать ему. - Садо позвал меня к себе и предложил быть кунаком. Я пошел. Угостив меня по их обычаю, он предложил мне взять, что мне понравится: оружие, коня, чего бы я ни захотел. Я хотел выбрать что-нибудь менее дорогое и взял уздечку с серебряным набором; но он сказал, что сочтет это за обиду, и принудил меня взять шашку, которой цена по крайней мере 100 рублей серебром. Отец его человек зажиточный, но деньги у него закопаны, и он сыну не дает ни копейки. Чтобы раздобыть денег, сын выкрадывает у врага коней или коров, рискует иногда двадцать раз своей жизнью, чтобы своровать вещь, не стоящую и 10 рублей; делает он это не из корысти, а из удали… У Садо то 100 рублей, а то ни копейки. После моего посещения я подарил ему Николенькины серебряные часы, и мы сделались закадычными друзьями. Часто он мне доказывал свою преданность, подвергая себя разным опасностям для меня; у них это считается за ничто - это стало привычкой и удовольствием».

Садо не зря называл себя кунаком Толстого. Однажды, когда за ними погнался отряд горцев, юноша уступил русскому другу свою лошадь - более быстроходную и выносливую, а сам отвлек внимание погони на себя.

В другой раз чеченец спас Толстого от верного позора - неуплаты карточного долга. Азартность не раз играла с корифеем русской словесности злую шутку: в юности он проиграл в карты главное строение Ясной Поляны - горячо любимый дом, в котором прошло его детство. Вместо 5000 рублей ассигнациями сосед Горохов в счет уплаты долга прихватил все здание: разобрал его по кирпичику да и увез за 30 верст.

На этот раз Садо удалось отыграться за своего кунака. Толстой сидел без денег в Тифлисе, когда чеченец принес его брату Николаю Николаевичу разорванный вексель на пятьсот рублей, давеча проигранных Лёвушкой офицеру Кноррингу. Это было недвусмысленное освобождение от долга. «Будет ли доволен брат мой?» - радостно спрашивал Садо.

Без барабанного боя

В течение кавказского периода, с 1851-го по 1854 год, Толстой написал вещи, которыми сразу заявил о себе как новая надежда русской литературы, мастер зрелый и уверенный. С небольшими интервалами в журнале «Современник» вышли повесть «Детство», рассказы «Набег», «Рубка леса», «Разжалованный», «Записки маркера».

Было ясно, что молодой автор не ищет - он уже нашел. Полностью лишенную подражательства литературную манеру Толстого отличало пристальное внимание к внутренней жизни человека. Он открыл русскому читателю то, что ранее было невыражаемо словами: диалектику души.

Литературоведы уверяют, что в ранних кавказских очерках Толстого уже видна рука создателя романа-эпопеи «Война и мир». Фирменный стиль сказывается в характере изображения батальных сцен и особой военной среды.

От детских понятий о войне как о «молодечестве», с которыми писатель приехал на Кавказ, он постепенно приходит к ее интерпретации как братоубийственной бойни, общего бедствия, противоестественного для человека состояния. Впрочем, пацифистские идеи ничуть не отменяли личного мужества артиллериста Толстого: за военные заслуги он дважды представлялся к Георгиевскому кресту, хотя ни разу его не получил. В первый раз - из-за мелкого дисциплинарного нарушения, во второй - потому что уступил его старому солдату.

«Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим неизмеримым звездным небом? - спрашивает рассказчик в «Набеге». - Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении с природой - этим непосредственнейшим выражением красоты и добра».

Но и перед лицом зла и смерти не блекнут лучшие человеческие проявления. Толстой первым из «военных писателей» сумел разглядеть колоритные типажи русских солдат, изобразить их живые физиономии, передать подлинный язык. Он объяснил, что такое настоящая храбрость и чем она отличается от показной удали и романтической экзальтации.

«В русском, настоящем русском солдате, - пишет Толстой в «Рубке леса», - никогда не заметите хвастовства, ухарства, желания отуманиться, разгорячиться во время опасности: напротив, скромность, простота и способность видеть в опасности совсем другое, чем опасность, составляют отличительные черты его характера».

Образ капитана Хлопова из «Набега» воплощает лучшие черты русского офицерства. Чуждый внешним эффектам и браваде, он спокойно выполняет военное ремесло, не дергая попусту солдат, которые и без того отлично знают свое дело, а только покрикивая на них, если они без причины высовываются под неприятельские пули:

«Он был точно таким же, каким я всегда видал его: те же спокойные движения, тот же ровный голос, то же выражение бесхитростности на его некрасивом, но простом лице; только по более, чем обыкновенно, светлому взгляду можно было заметить в нем внимание человека, спокойно занятого своим делом. Легко сказать: таким же, как и всегда. Но сколько различных оттенков я замечал в других: один хочет казаться спокойнее, другой суровее, третий веселее, чем обыкновенно; по лицу же капитана заметно, что он и не понимает, зачем казаться».

«Это писал Бог»

Кавказ продолжал подпитывать творчество Толстого долгие годы, если не всегда. Отложенным во времени плодом кавказского периода становятся «Казаки», увидевшие свет в 1863 году. На рубеже 19-го и 20-го веков написан «Хаджи-Мурат» - последняя большая повесть, опубликованная уже после смерти писателя.

«Это поэма о Кавказе, не проповедь, - пояснял Толстой американскому журналисту Джеймсу Крилмену в 1903 году. - Центральная фигура - Хаджи-Мурат - народный герой, который служил России, затем сражался против нее вместе со своим народом, а в конце концов русские снесли ему голову. Это рассказ о народе, презирающем смерть».

Работая над повестью почти через 50 лет после реальных событий, положенных в основу сюжета, писатель безоговорочно отрицает всякую войну, какими бы лозунгами она ни прикрывалась. Все люди - братья, и обязаны жить в мире. Война оказывается нужной лишь двум лицам - императору Николаю Павловичу и вдохновителю «священной войны» против иноверцев имаму Шамилю. И тот, и другой в изображении автора - жестокие, коварные, властолюбивые, безнравственные деспоты, одинаково резко осуждаемые Толстым.

По свидетельству поэта Николая Тихонова, когда повесть «Хаджи-Мурат» была переведена на аварский язык, ее прочитали те, кто еще помнил Шамиля. Они никак не могли поверить, что это написал граф, русский офицер.

«Нет, это не он писал. Это писал Бог», - говорили аварцы.

Такую силу проникновения не только в характер, но в сам строй души другого народа нельзя объяснить рационально. Это то, что называют тайной художника, которая сродни творению новых миров.

Но кроме зрелого толстовского гения во всех «кавказских» произведениях разных лет властно заявляет о себе удивительная энергетика молодости - молодости чувств и красок, свежесть и сила художественного высказывания. Это сделал Толстой, и это сделал Кавказ:

«Я стал тогда думать так, как только раз в жизни люди имеют силу думать. У меня есть мои записи того времени, и теперь, перечитывая их, я не мог понять, чтобы человек мог дойти до такой степени умственной экзальтации, до которой я дошел тогда. Это было и мучительное, и хорошее время. Никогда - ни прежде, ни после - я не доходил до такой высоты мысли, не заглядывал туда, как в это время, продолжавшееся два года. И все, что я нашел тогда, навсегда останется моим убеждением».

Ирина РОДИНА
для журнала «Вестник. Северный Кавказ»

В 1848-1851 годах деревенское уединение Льва Николаевича Толстого чередовалось с периодами шумной, как сам Толстой определял, «безалаберной» столичной жизни – в Москве, в Петербурге.

Литературные занятия все больше привлекают Толстого, он задумывает повесть «из цыганского быта», но рассеянная светская жизнь мешает сосредоточенному труду. Недовольство собой, желание круто переменить жизнь, сменить пустую болтовню светских гостиных на настоящее дело привели его к внезапному решению уехать на Кавказ.

Николай Николаевич, возвращаясь в полк, предложил брату ехать с ним, и они отправились. 30 мая 1851 года Толстые прибыли в казачью станицу на левом берегу Терека – Старогладковскую. Здесь началась военная служба Льва Николаевича. В те времена служба на Кавказе была опасной: шла война с отрядами горцев, объединившихся под предводительством Шамиля. Однажды Толстой чуть не попал в плен к чеченцам, когда их отряд двигался из крепости Воздвиженскую в Грозную.

Под Толстым была очень резвая лошадь, и он мог легко ускакать. Но он не оставил приятеля Садо Мисербиева, мирного чеченца, лошадь которого отставала. Они удачно отбились и прискакали в Грозную за подкреплением.

В офицерском обществе, не отличавшемся высокими духовными интересами, Лев Николаевич чувствовал себя одиноко. Его больше привлекали солдаты, в них он сумел оценить простоту, доброе сердце, стойкость и мужество. Но особенно привлекательна была для него вольная жизнь казаков. Он подружился со старым кзаком-охотником Епифаном Сехиным, слушал и записывал его рассказы, казачьи песни.Черты Епифана Сехина запечатлены в образе дяди Ерошки в «Казаках» (повесть начата на Кавказе, закончена в 1862 году).

На Кавказе Толстой испытал сильную страсть к казачке, описанной в повести «Казаки» под именем Марьяны. Здесь на Кавказе, определенно обрисовались многие черты, характеризующие зрелого Толстого как мыслителя и художника. Он много читал.

«У меня есть книги, занятия и досуг, потому что никто не приходит беспокоить меня, так что в общем я не скучаю», - писал он из Тифлиса в 1851 г.

Военная служба не могла занять Толстого всецело. Чувство смятения, недовольство собой не покидают его и на Кавказе. В день рождения 28 августа 1852 года, Толстой записывает в Дневнике: «Мне 24 года, а я еще ничего не сделал. Я чувствую, что недаром вот уже восемь лет, борюсь с сомнением и страстями. Но на что я назначен? Это откроет будущность». Случилось так, что на следующий день он получил из Петербурга письмо Н. А. Некрасова, содержащее похвалу рукописи его первой законченной повести «Детство»: «Я прочел вашу рукопись. Она имеет в себе настолько интереса, что я ее напечатаю. Не зная продолжения, не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе есть талант. Во всяком случае направление автора, простота и действительность содержания составляют неотъемлемые достоинства этого произведения».

На Кавказе Толстой сделал свой самый главный выбор в жизни – он стал писателем.

«…Помните, добрая тетенька, что когда-то вы посоветовали мне писать романы; так вот я послушался вашего совета – мои занятия, о которых я вам говорю, литературные. Не знаю, появится ли когда в свет то, что я пишу, но меня забавляет эта работа» - так писал Толстой с Кавказа в Ясную Поляну Татьяне Александровне Ергольской. Он задумал роман «Четыре эпохи развития» в котором хотел изобразить процесс духовного роста человека, «резко обозначить характеристические черты каждой эпохи жизни: в детстве теплоту и верность чувства; в отрочестве скептицизм, в юности красоту чувств, развитие тщеславия и неуверенность в самом себе».

На Кавказе написана первая часть задуманного романа – «Детство»; позднее были созданы «Отрочество» (1854) и «Юность» (1856); четвертая часть – «Молодость» осталась ненаписанной. Там же были написаны «Святочная ночь» («Как гибнет любовь»), «Записки маркера», по свежим впечатлениям, основываясь на собственном опыте, он начал писать военные рассказы: «Набег», «Рубка леса», начаты «Роман русского помещика», «Казаки», «Дневник кавказского офицера».

В период пребывания Толстого на Кавказе идея человеческого единения столкнулась в условиях войны с одним из самых глубоких и трагических противоречий исторической жизни человечества. Осмысление причин, порождающих войны, приводит Толстого к постановке вопроса о совести и нравственной чистоте (настоящей и ложной) и патриотизме (истинном и мнимом). Психология войны – в центре рассказов «Набег» и «Рубка леса». В характеристиках трех преобладающих типов солдат Толстой высвечивает начало, единящее и «покорных», и «отчаянных», и «начальствующих», проявляющееся по-разному в каждом из этих разрядов солдат. Оно заявляет о себе несокрушимым спокойствием, необычайной честностью и презрением ко всяким превратностям судьбы (в разряде «покорных»), благородством и высокими поэтическими порывами (в разряде» начальствующих»), непоколебимой веселостью, огромной способностью ко всему, благородством натуры и удалью (в разряде «отчаянных»). Именно в солдатах Толстой находит проявление силы и достоинства человеческого характера.

В истории творческой работы Толстого над кавказскими мотивами можно отметить, по нашему мнению, три периода.

К первому периоду мы относим те произведения, которые были написаны или начаты им на Кавказе, под непосредственным впечатлением виденного и пережитого там. Произведения эти следующие: "Набег" (1852), "Рубка леса" (1855), "Встреча в отряде с московским знакомым" (1856) и "Казаки" (1863). Характерная черта произведений данного периода - глубокая автобиографичность. Особенно много личных мотивов вложено в повесть "Казаки". Канва этой повести, как установлено биографами, во многом совпадает с действительными фактами жизни писателя: отъезд Оленина из Москвы, неудовлетворенность пустой светской жизнью, стремление к нравственному обновлению, приезд в гребенскую станицу, сближение с казаками, дружба с охотником Ерошкой, увлечение молодой казачкой, мечты о браке с нею и об "опрощении" - все это, не говоря о второстепенных подробностях повествования, живо напоминает нам самого Толстого.

Ко второму периоду относятся рассказы для детей, написанные в зрелую пору творчества - цикл хрестоматийпых очерков о Бульке и Мильтоне и "Кавказский пленник". В художественном отношении чрезвычайно ценен "Кавказский пленник". В этом рассказе примечательны следующие черты - ослабление автобиографических мотивов, стремление к полной объективности, усиление интереса к изображению горского быта, продолжение борьбы с романтической традицией. В самом деле, поводом к написанию этого произведения послужил подлинный случай из жизни самого Толстого - встреча с чеченцами, едва не закончившаяся пленением его и верного спутника - Садо; однако подробности личного характера здесь не подчеркнуты. Главная цель автора - правдивое описание горской жизни. Мотив любви, выступавший у Пушкина и Лермонтова в аналогичном сюжете на первый план, заменен здесь мотивом дружбы (дружба Жилина и Дины). Здесь на первом плане - изображение внешнего быта горцев, их обычаев. Толстой описывает их жилище, одежду, еду, обряд похорон, обращение с пленными и прочее.

Третий период - пора писания "Хаджи-Мурата" (1896- 1904). Образ Хаджи-Мурата давно привлекал внимание Толстого. Впервые имя кавказского героя встречаем у Толстого в письме от 23 декабря 1851 г. Л. Толстой писал своему брату Сергею Николаевичу из Тифлиса: "Если хочешь щегольнуть известиями с Кавказа, то можешь рассказывать, что второе лицо после Шамиля, некто Хаджи-Мурат, на днях передался русскому правительству. Это был первый лихач (джигит) и молодец во всей Чечне, а сделал подлость".

В Хаджи-Мурате, как видно из этих строк, Толстого поразили две особенности - героизм и способность к измене. Образ Хаджи-Мурата всплывает перед Толстым десять лет спустя, в период педагогической работы.

Лишь в 1896 г. Толстой берется за создание повести, толчком к написанию которой был известный случай, описанный им в дневнике: "Вчера иду по предвоенному черноземному пару. Пока глаз окинет, ничего, кроме черной земли, - ни одной зеленой травки; и вот на краю пыльной, серой дороги куст татарника (репья). Три отростка: один сломан, и белый, загрязненный цветок висит; другой сломан и забрызган грязью черной, стебель надломлен и загрязнен; третий отросток торчит вбок, тоже черный от пыли, но все еще жив и в серединке краснеется. Напомнил Хаджи-Мурата. Хочется написать. Отстаивает жизнь до последнего, и один среди всего поля, хоть как-нибудь, да отстоял ее".

"И мне вспомнилась одна давнишняя кавказская история, часть которой я видел, часть слышал от очевидцев и часть вообразил себе. Эта история, как она сложилась в моем воспоминании и воображении, вот какая", - говорит Толстой в прологе "Хаджи-Мурата"

Отметим ряд черт, которые сближают повесть "Хаджи-Мурат" с его ранними кавказскими произведениями и свидетельствуют об устойчивости стилистических приемов Толстого и тяготении его к излюбленным образам и идеям.

Мотив измены горца, легший в основу "Хаджи-Мурата", впервые затронут Толстым в "Кавказском пленнике".

Это большой человек! - рассказывал Жилину хозяин про одного старика. - Он первый джигит был, он много русских побил, богатый был. У него было три жены и 8 сынов. Все жили в одной деревне. Пришли русские, разорили деревню и семь сыновей убили. Один сын остался и передался русским. Старик поехал и сам передался русским. Пожил у них три месяца, нашел там своего сына, сам убил его и бежал.

"Хаджи-Мурат ответил улыбкой на улыбку, и улыбка эта поразила Полторацкого своим детским добродушием. Полторацкий никак не ожидал видеть таким этого страшного горца. Он ожидал мрачного, сухого, чуждого человека, а перед ним был самый простой человек, улыбающийся такой доброй улыбкой, что он казался давно знакомым приятелем".

Такое же впечатление эта улыбка произвела на княгиню Марью Васильевну Воронцову: "Улыбка его понравилась Марье Васильевне так же, как и Полторацкому".

Исторический уклон, не занимавший в прежних кавказских произведениях большого места, выступает в новой повести на первый план. В "Казаках" Толстой ограничился краткой справкой о причинах, повлиявших на заселение берега Терека гребенцами и на склад их характера. В Хаджи-Мурате автор стремится воспроизвести с наибольшей полнотой историческую обстановку, воскресить исторические образы с документальной правдивостью и тщательностью.

Преемственная связь "Хаджи-Мурата" с прежними кавказскими произведениями Толстого заключается, конечно, не только в этих деталях. Толстой и в последней кавказской повести продолжает борьбу с романтикой, с "марлинизмом", сохранившимися в современной ему литературе, например в кавказских романах Немировича-Данченко. Обычный романтический мотив - любовь - не имеет здесь первостепенного значения; в "Хаджи-Мурате", как и в "Кавказском пленнике" того же автора, любовь заменена дружбой Хаджи-Мурата и Марьи Дмитриевны.

Автобиографические мотивы не занимают значительного места, хотя воспоминания о Кавказе порою сильно овладевали им в пору работы над "Хаджи-Муратом". В феврале 1897 г. Толстой отмечает в дневнике: "45 лет тому назад был в сражении". Личные черты можно подметить в Бутлере, но в общем автор стремится к объективности, сильно выявленной уже в «Кавказском пленнике».

Военная служба тяготит Толстого. Но его прошение об отставке удовлетворяется лишь после службы в Дунайской армии (1854) и пребывания в осажденном Севастополе, куда его переводят в ноябре 1854 года

С Доном и его людьми судьба сталкивала Льва Николаевича Толстого не раз. В начале творческого пути он едва не замерз в верхнедонских степях в январе 1854 года, когда он покинул Кавказ, где начал службу, чтобы после побывки дома, в Ясной Поляне, отправиться на театр Крымской войны в Дунайскую армию, а потом в осажденный Севастополь.

К предстоящей поездке Лев Николаевич готовился основательно: купил шубу, шапку, тулуп, бурку, бешмет. Правда, ругал себя за «необдуманные лишние расходы». Однако зима в наших краях, через которые он ехал, выдалась суровой, с крепкими морозами, колючим ветром, затяжными метелями, и «необдуманные» покупки обернулись разумной предусмотрительностью. Запись в дневнике: «Был в дороге, 24-го в Белгородцевской, 100 верст от Черкасска, плутал целую ночь, мне пришла мысль написать рассказ «Метель». Блуждания среди расходившейся стихии и составили сюжет произведения.

Толстой помимо «Метели» создал немало произведений, так или иначе связанных с Доном и его людьми. Это «Шат и Дон», «Ермак», «Посмертные записки старца Федора Кузьмича» и другие. Немало страниц «Войны и мира» отведено донцам. В нем отмечены высокие воинские качества казаков, их лихость и отчаянная храбрость наряду с гуманностью и великодушным отношением к поверженному врагу. Характерна в этом отношении сценка с пленным молодым французским барабанщиком, которого наши земляки обогрели, накормили и на свой лад из Винсента переименовали в Ваню.

Не обойдены в творчестве писателя казачий атаман Платов, предводители казачьей вольницы Стенька Разин, Булавин. В рассказе «Как тетушка рассказывала бабушке о том, как ей разбойник Емелька Пугачев дал гривенник» можно прочесть, как добрая нянька помещичьих детей, оставленных на ее попечение, при появлении отрядов Пугачева переодела их в крестьянскую одежду и выдала за своих внучек. Пугачев, войдя в горницу, подозвал старшую девочку, взял за щеку и со словами «Вишь, белолицая какая, красавица будет» вынул из кармана горсть серебра, выбрал гривенник и дал ей.

«Гривенник тот, что дал мне Пугачев, - заключает рассказ тетушка, - я до сих пор храню».

Был у Льва Николаевича замысел написать роман об Азовском походе Петра I.

Смолоду и до последних дней Толстой интересовался Донщиной, ее самобытностью, казачьими вольностями. И в дневнике появляется такая запись.

«Вся история России сделана Казаками. Недаром нас зовут европейцы казаками. Народ Казаками желает быть»… Сказано это было в том смысле, что русский народ стремится к свободе, воле и справедливости.

И последнюю свою поездку Толстой наметил из Ясной Поляны в Ростов-на-Дону. Но не доехал: больного, его сняли с поезда на станции Астапово, где он и умер.