Приличный двубортный костюм краткое содержание. Сергей Довлатов Чемодан (сборник). Отзывы о книге

Сергей Довлатов

Чемодан (сборник)

…Но и такой, моя Россия,

ты всех краев дороже мне…

Александр Блок

Публикуется с любезного разрешения Елены и Екатерины Довлатовых

Издательство АЗБУКА®

Предисловие

В ОВИРе эта сука мне и говорит:

– Каждому отъезжающему полагается три чемодана. Такова установленная норма. Есть специальное распоряжение министерства.

Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил:

– Всего три чемодана?! Как же быть с вещами?

– Например?

– Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей?

– Продайте, – не вникая, откликнулась чиновница.

– Если вы чем-то недовольны, пишите заявление.

– Я доволен, – говорю.

После тюрьмы я был всем доволен.

– Ну, так и ведите себя поскромнее…

Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана.

Я чуть не зарыдал от жалости к себе. Ведь мне тридцать шесть лет. Восемнадцать из них я работаю. Что-то зарабатываю, покупаю. Владею, как мне представлялось, некоторой собственностью. И в результате – один чемодан. Причем довольно скромного размера. Выходит, я нищий? Как же это получилось?!

Книги? Но в основном у меня были запрещенные книги. Которые не пропускает таможня. Пришлось раздать их знакомым вместе с так называемым архивом.

Рукописи? Я давно отправил их на Запад тайными путями.

Мебель? Письменный стол я отвез в комиссионный магазин. Стулья забрал художник Чегин, который до этого обходился ящиками. Остальное я выбросил.

Так и уехал с одним чемоданом. Чемодан был фанерный, обтянутый тканью, с никелированными креплениями по углам. Замок бездействовал. Пришлось обвязать мой чемодан бельевой веревкой.

Когда-то я ездил с ним в пионерский лагерь. На крышке было чернилами выведено: «Младшая группа. Сережа Довлатов». Рядом кто-то дружелюбно нацарапал: «говночист». Ткань в нескольких местах прорвалась.

Изнутри крышка была заклеена фотографиями. Рокки Марчиано, Армстронг, Иосиф Бродский, Лоллобриджида в прозрачной одежде. Таможенник пытался оторвать Лоллобриджиду ногтями. В результате только поцарапал.

А Бродского не тронул. Всего лишь спросил – кто это? Я ответил, что дальний родственник…

Шестнадцатого мая я оказался в Италии. Жил в римской гостинице «Дина». Чемодан задвинул под кровать.

Вскоре получил какие-то гонорары из русских журналов. Приобрел голубые сандалии, фланелевые джинсы и четыре льняные рубашки. Чемодан я так и не раскрыл.

Через три месяца перебрался в Соединенные Штаты. В Нью-Йорк. Сначала жил в отеле «Рио». Затем у друзей во Флашинге. Наконец снял квартиру в приличном районе. Чемодан поставил в дальний угол стенного шкафа. Так и не развязал бельевую веревку.

Прошло четыре года. Восстановилась наша семья. Дочь стала юной американкой. Родился сынок. Подрос и начал шалить. Однажды моя жена, выведенная из терпения, крикнула:

– Иди сейчас же в шкаф!

Сынок провел в шкафу минуты три. Потом я выпустил его и спрашиваю:

– Тебе было страшно? Ты плакал/ А он говорит:

– Нет. Я сидел на чемодане.

Тогда я достал чемодан. И раскрыл его.

Сверху лежал приличный двубортный костюм. В расчете на интервью, симпозиумы, лекции, торжественные приемы. Полагаю, он сгодился бы и для Нобелевской церемонии. Дальше – поплиновая рубашка и туфли, завернутые в бумагу. Под ними – вельветовая куртка на искусственном меху. Слева – зимняя шапка из фальшивого котика. Три пары финских креповых носков. Шоферские перчатки. И наконец – кожаный офицерский ремень.

На дне чемодана лежала страница «Правды» за май восьмидесятого года. Крупный заголовок гласил: «Великому учению – жить!» В центре – портрет Карла Маркса.

Школьником я любил рисовать вождей мирового пролетариата. И особенно – Маркса. Обыкновенную кляксу размазал – уже похоже…

Я оглядел пустой чемодан. На дне – Карл Маркс. На крышке – Бродский. А между ними – пропащая, бесценная, единственная жизнь.

Я закрыл чемодан. Внутри гулко перекатывались шарики нафталина. Вещи пестрой грудой лежали на кухонном столе. Это было все, что я нажил за тридцать шесть лет. За всю мою жизнь на родине. Я подумал – неужели это все? И ответил – да, это все.

И тут, как говорится, нахлынули воспоминания. Наверное, они таились в складках этого убогого тряпья. И теперь вырвались наружу. Воспоминания, которые следовало бы назвать – «От Маркса к Бродскому». Или, допустим, – «Что я нажил». Или, скажем, просто – «Чемодан»…

Но, как всегда, предисловие затянулось.

Креповые финские носки

Э та история произошла восемнадцать лет тому назад. Я был в ту пору студентом Ленинградского университета.

Корпуса университета находились в старинной части города. Сочетание воды и камня порождает здесь особую, величественную атмосферу. В подобной обстановке трудно быть лентяем, но мне это удавалось.

Существуют в мире точные науки. А значит, существуют и неточные. Среди неточных, я думаю, первое место занимает филология. Так я превратился в студента филфака.

Через неделю меня полюбила стройная девушка в импортных туфлях. Звали ее Ася.

Ася познакомила меня с друзьями. Все они были старше нас – инженеры, журналисты, кинооператоры. Был среди них даже один заведующий магазином.

Эти люди хорошо одевались. Любили рестораны, путешествия. У некоторых были собственные автомашины.

Все они казались мне тогда загадочными, сильными и привлекательными. Я хотел быть в этом кругу своим человеком.

Позднее многие из них эмигрировали. Сейчас это нормальные пожилые евреи.

Жизнь, которую мы вели, требовала значительных расходов. Чаще всего они ложились на плечи Асиных друзей. Меня это чрезвычайно смущало.

Вспоминаю, как доктор Логовинский незаметно сунул мне четыре рубля, пока Ася заказывала такси…

Всех людей можно разделить на две категории. На тех, кто спрашивает. И на тех, кто отвечает. На тех, кто задает вопросы. И на тех, кто с раздражением хмурится в ответ.

Асины друзья не задавали ей вопросов. А я только и делал, что спрашивал:

– Где ты была? С кем поздоровалась в метро? Откуда у тебя французские духи?..

Большинство людей считает неразрешимыми те проблемы, решение которых мало их устраивает. И они без конца задают вопросы, хотя правдивые ответы им совершенно не требуются…

«Чемодан» - сборник рассказов Сергея Довлатова, выпущенный в 1986 году издательством «Эрмитаж» (Энн-Арбор).

В России книга впервые вышла в издательстве «Московский рабочий» (1991).

В 2013 году сборник был включён в список «100 книг», рекомендованный Министерством образования РФ школьникам для самостоятельного чтения.

Герой произведения, уезжая в США, берёт с собой лишь с небольшой фанерный чемодан. Открыв его через несколько лет, он обнаруживает там двубортный костюм, поплиновую рубашку, вельветовую куртку, три пары финских креповых носков, зимнюю шапку из фальшивого котика. Каждый из этих предметов становится поводом для воспоминаний.

«Креповые финские носки»
Оказавшись в сложной финансовой ситуации, герой рассказа принял предложение знакомого фарцовщика «войти в долю» и приобрести партию финских креповых носков, которые в ту пору пользовались большим спросом: их можно было сдать оптовикам по три рубля за пару. Операцию по немедленному обогащению сорвала советская лёгкая промышленность, внезапно завалившая магазины аналогичным товаром по восемьдесят копеек. Финские носки из дефицита превратились в неликвид.

«Номенклатурные полуботинки»
Герой попал в бригаду камнерезов, которой поручили вырубить рельефное изображение Ломоносова для новой станции ленинградского метро. После завершения всех работ состоялся банкет. Рассказчик, оказавшись за одним столом с мэром, заметил, что тот снял ботинки. Притянув их к себе, герой нагнулся и спрятал чужую обувь в стоящий рядом портфель.

«Приличный двубортный костюм»
В редакции появился незнакомец по имени Артур, с которым герой сначала спустился в буфет, а потом отправился в ресторан. На следующий день Довлатова пригласили в кабинет редактора - там находился майор госбезопасности. Выяснилось, что Артур - шпион. Майор предложил журналисту продолжить знакомство и сходить с Артуром в театр. Ради такого случая редактор распорядился приобрести для «товарища Довлатова» импортный двубортный костюм в местном универмаге.

«Офицерский ремень»
Действие рассказа происходит во время службы героя в лагерной охране. Однажды старшина приказал Довлатову доставить заключённого в психбольницу на Иоссере. Напарника по фамилии Чурилин герой отыскал в инструментальном цехе, где тот напаивал латунную бляху на кожаный офицерский ремень. Залитый изнутри оловом, такой ремень превращался в грозное оружие.

«Куртка Фернана Леже»
Рассказчик вспоминает о многолетней дружбе с семьёй актёра Николая Черкасова. После смерти народного артиста его вдова Нина Черкасова съездила в Париж и привезла Довлатову подарок - старую, требующую ремонта куртку со следами масляной краски на рукаве. Оказалось, куртка принадлежала Фернану Леже. Вдова художника Надя специально передала куртку для Довлатова, поскольку Леже завещал ей «быть другом всякого сброда».

«Поплиновая рубашка»
В день выборов к герою пришла агитатор Елена Борисовна. Вместо похода на избирательный участок герой вместе с новой знакомой отправился в кино, а оттуда - в Дом литераторов. Так началась история семьи Довлатова. Лена первая заговорила об эмиграции. Рассказчик, который к тому моменту ещё «не достиг какой-то роковой черты», решил остаться. Перед отъездом жена подарила Довлатову румынскую поплиновую рубаху.

«Зимняя шапка»
Вместе с братом Борисом герой поехал в гостиницу «Советская», где их ждали женщины из киногруппы, снимавшей документальный фильм. Во время застолья одна из них - Рита - попросила рассказчика проводить её в аэропорт: нужно было встретить директора картины. На стоянке такси случилась драка с рослыми парнями. Приключения были продолжены в милиции, травмпункте, ресторане. Их результатом стало обретение Довлатовым новой котиковой шапки.

«Шофёрские перчатки»
Довлатов согласился играть роль Петра Первого в любительском фильме, который решил поставить журналист Шлиппенбах. В бутафорском цехе студии удалось найти камзол, шляпу и чёрный парик. Одну из сцен нужно было снять возле пивного ларька. Опасения героя, что в таких одеждах его примут за идиота, не оправдались: появление царя было воспринято очередью как будничное обстоятельство.

Самое ужасное для пьяницы - очнуться на больничной койке. Еще не окончательно проснувшись, ты бормочешь:

Все! Завязываю! Навсегда завязываю! Больше - ни единой капли!

И вдруг обнаруживаешь на голове толстую марлевую повязку. Хочешь потрогать бинты, но оказывается, что левая рука твоя в гипсе. И так далее.

Все это произошло со мной летом шестьдесят третьего года на юге республики Коми.

За год до этого меня призвали в армию. Я был зачислен в лагерную охрану. Окончил двадцатидневную школу надзирателей под Синдором...

Еще раньше я два года занимался боксом. Участвовал в республиканских соревнованиях. Однако я нс помню, чтобы тренер хоть раз мне сказал:

Ну, все. Я за тебя спокоен.

Зато я услышал это от инструктора Торопцева в школе надзорсостава. После трех недель занятий. И при том, что угрожали мне в дальнейшем не боксеры, а рецидивисты...

Я попытался оглядеться. На линолеуме желтели солнечные пятна. Тумбочка была заставлена лекарствами. У двери висела стенная газета - «Ленин и здравоохранение».

Пахло дымом и, как ни странно, водорослями. Я находился в санчасти.

Болела стянутая повязкой голова, Ощущалась глубокая рана над бровью. Левая рука не действовала.

На спинке кровати висела моя гимнастерка. Там должны были оставаться сигареты. Вместо пепельницы я использовал банку с каким-то чернильным раствором. Спичечный коробок пришлось держать в зубах.

Теперь можно было припомнить события вчерашнего дня.

Утром меня вычеркнули из конвойного списка. Я пошел к старшине:

Что случилось? Неужели мне полагается выходной?

Вроде того, - говорит старшина, - можешь радоваться... Зэк помешался в четырнадцатом бараке. Лает, кукарекает... Повариху тетю Шуру укусил... Короче, доставишь его в психбольницу на Иоссере. А потом целый день свободен. Типа выходного.

Когда я должен идти?

Хоть сейчас.

Ну почему - один? Вдвоем, как полагается. Чурилина возьми или Гаенко...

Чурилина я разыскал в инструментальном цехе. Он возился с паяльником. На верстаке что-то потрескивало, распространяя запах канифоли.

Напайку делаю, - сказал Чурилин, - ювелирная работа. Погляди.

Я увидел латунную бляху с рельефной звездой. Внутренняя сторона ее была залита оловом. Ремень с такой напайкой превращался в грозное оружие.

Была у нас в ту пору мода - чекисты заводили себе кожаные офицерские ремни. Потом заливали бляху слоем олова и шли на танцы. Если возникало побоище, латунные бляхи мелькали над головами...

Я говорю:

Собирайся.

Что такое?

Психа везем на Иоссер. Какой-то зэк рехнулся в четырнадцатом бараке. Между прочим, тетю Шуру укусил.

Чурилин говорит:

И правильно сделал. Видно, жрать хотел. Эта Шура казенное масло уносит домой. Я видел.

Пошли, - говорю.

Чурилин остудил бляху под краном и затянул ремень;

Поехали...

Мы получили оружие, заходим на вахту. Минуты через две контролер приводит небритого, толстого зэка. Тот упирается и кричит:

Хочу красивую девушку, спортсменку! Дайте мне спортсменку! Сколько я должен ждать?!

Контролер без раздражения ответил:

Минимум, лет шесть. И то, если освободят досрочно. У тебя же групповое дело.

Зэк не обратил внимания и продолжал кричать:

Дайте мне, гады, спортсменку-разрядницу!..

Чурилин присмотрелся к нему и толкнул меня локтем:

Слушай, да какой он псих?! Нормальный человек. Сначала жрать хотел, а теперь ему бабу подавай. Да еще разрядницу... Мужик со вкусом... Я бы тоже не отказался...

Контролер передал мне документы. Мы вышли на крыльцо. Чурилин спрашивает:

Как тебя зовут?

Доремифасоль, - ответил зэк.

Тогда я сказал ему:

Если вы, действительно, ненормальный - пожалуйста. Если притворяетесь - тоже ничего. Я не врач. Мое дело отвести вас на Иоссер. Остальное меня не волнует. Единственное условие - не переигрывать. Начнете кусаться -пристрелю. А лаять и кукарекать можете сколько угодно...

Идти нам предстояло километра четыре. Попутных лесовозов не было. Машину начальника лагеря взял капитан Соколовский. Уехал, говорят, сдавать какие-то экзамены в Инту.

Короче, мы должны были идти пешком. Дорога вела через поселок, к торфяным болотам. Оттуда - мимо рощи, до самого переезда. А за переездом начинались лагерные вышки Иоссера.

В поселке около магазина Чурилин замедлил шаги. Я протянул ему два рубля. Патрульных в эти часы можно было не опасаться.

Особенности идиостиля С. Довлатова (на примере сборника «Чемодан»)

В статье «Чемодан: что он вывез» И. Сухих пишет о том, что у довлатовского чемодана, возможно, существуют литературные прототипы. В одном из своих интервью американской прессе С. Довлатов признавал влияние В. Головякина на свое творчество. У этого писателя есть небольшой рассказик «О чемодане». Одна старушка жалуется другой, что уехавший сынок оставил дома ненужный чемодан, и она никак не может его пристроить: под кроватью будет пылиться, на шкаф не помещается, шкаф на чемодан у людей ставить не принято. «Чемодан, он чемоданом останется - и ничего для него не придумаешь нового. Если бы, например, стол или шкаф, или к примеру, диван какой, так на диване сидеть еще можно. А чемодан не пригоден к этому. Горе мне с чемоданом!»

В предисловии к книге С. Довлатова чемодан оказывается к этому пригоден. Наказанный сын отправляется в шкаф:

«сынок провел в шкафу минуты три. Потом я выпустил его и спрашиваю:

Тебе было страшно? Ты плакал? А он говорит:

Нет. Я сидел на чемодане».

Но главная оригинальная идея в другом. Чемодан - хранитель «пропащей, бесценной, единственной жизни» (любимый оксюморон С. Довлатова).

Если рассматривать сборник как чемодан с содержимым, то сверху «лежит» эпиграф из стихотворения А. Блока:

Грешить бесстыдно, непробудно,

Счет потерять ночам и дням

И, с головой от хмеля трудной,

Пройти сторонкой в Божий храм.

Три раза преклониться долу,

Семь - осенить себя крестом,

Тайком к заплеванному полу

Горячим прикоснуться лбом.

Кладя в тарелку грошик медный,

Три, да еще семь раз подряд

Поцеловать столетний, бедный

И зацелованный оклад.

А воротясь домой, обмерить

На тот же грош кого-нибудь,

И пса голодного от двери,

Икнув, ногою отпихнуть.

И под лампадой у иконы

Пить чай, отщелкивая счет,

Потом переслюнить купоны,

Пузатый отворив комод,

И на перины пуховые

В тяжелом завалиться сне...

Да, и такой, моя Россия,

Ты всех краев дороже мне.

Блоковский образ России контрастен. Он строится на противопоставлении благочестия и греховности, душевной щедрости и скопидомства, доброты и равнодушия. Утвердительное «да» Довлатов заменяет в цитате сомневающимся «но». Стоит отметить, что оно обращено скорее к сквозному сюжету собственной прозы, чем к поэтическому сюжету Блока.

Перебирая возможные названия, в предисловии Довлатов пытается найти доминанту.

«От Маркса к Бродскому» - выглядит как история диссидентских духовных исканий. Правда, Маркс в чемодане представлен не «Капиталом», а страницей «Правды» за май восьмидесятого года (чего быть не могло, поскольку автор пересек границу на два года раньше).

«Что я нажил» - будто колеблется между духовным и материальным и представляет, что замечено критиками, вариацию двух заголовков детских книжек Б.С. Житкова: «Что я видел» и «Что бывало».

Окончательный вариант словно возвращает повествование в режим реального времени. К вещам, увезенным автором с собой в эмиграцию. Восемь вещей - восемь историй.

«Чемодан» - снова книга рассказов. На смену фрагментарному описанию хронотопа «зоны», разнообразным иллюстрациям «компромиссов», семейному альбому «наших» пришла композиция, в которой каждая история привязана к вещи и нанизана на стержень биографии главного героя.

Во всех, даже самых простых вещах, окружающих нас, есть своя философия и даже мистика.

Вещи долговечнее человека, они переживают его, оставаясь, для тех, кто поймет, памятником прошедшему времени и ушедшей жизни.

Вещи имеют свою ауру, атмосферу. Они прочно срастаются с какой-нибудь ситуацией, вызывая обвал воспоминаний. Психологи различают понятия «значение» и «смысл», но, что логично, одно исходит из другого. Значение объективно, всеобще (этот стул, вот этот шкаф). «Личностный смысл» воплощается в значениях, прикрепляется к ним, создает индивидуальные воспоминания и мысли. Этот смысл превращает обыкновенную материальную вещь в «храм духа».

«Чемодан» - книга о личностных смыслах вещей, которые стали этапами судьбы и воспоминанием о «такой России».

Целый чемодан воспоминаний:

«Вещи пестрой грудой лежали на кухонном столе. Это было все, что я нажил за тридцать шесть лет. За всю мою жизнь на родине. Я подумал - неужели это все? И ответил - да, это все».

Истории Довлатова о происхождении этих вещей историчны. Отсутствие товаров группы «Б» (товары группы Б - товары народного потребления или товары, предназначенные для личного потребления) и погоня за импортными вещами определяют фабулу «Креповых финских носок». Стремление советских властей выслужиться при пуске каких-либо строительных объектов, митинги и речи начальников и деятелей искусства потешно окрашивают «Номенклатурные полуботинки». Опасные контакты с иностранцами, шпионские страсти и газетные компромиссы завершаются подарком от редакции «Приличного двубортного костюма». Пьяные загулы, дружеские теплые компании и художественные акты связаны с «Курткой Фернана Леже», «Зимней шапкой» и «Шоферскими перчатками».

Но эти государственно-исторические и бытовые нелепости всякий раз не предмет, а повод для рассказа. В «Чемодане» композиция сдвинута в сторону героя-повествователя в большей степени, чем в других произведениях. Его образ можно представить как детскую считалку: «Точка, точка, запятая, минус - рожица кривая». Носки, полуботинки, рубашка, костюм, куртка, офицерский ремень, шапка, перчатки - вот и человек.

М. Горький когда-то придумал литературную серию «История молодого человека XIX столетия». «Чемодан» вполне можно назвать фрагментарной истерией молодого человека середины двадцатого века. Обыкновенную российскую историю. Забавную и грустную.

Перепад уровней между полюсами анекдота и драмы здесь довольно велик. Все начинается с «копеечных» историй. Купили носки фарцовщики, а назавтра ими завалили все магазины, и дело прогорело. Украл ради шутки работяга у начальника туфли, а тому пришлось сказаться больным, чтобы выйти из конфузной ситуации. Приехал дружественный швед писать книгу о России, шесть лет учил русский язык, а его приняли за шпиона и отправили домой через неделю.

Но и эти простые истории распространяются репризами, гиперболами, психологическими парадоксами. Линейная фабула постоянно сламывается разнообразными стилистическими эффектами.

Совершенно бытовая, правдоподобная история о неудачной фарцовке на последней странице приобретает фантасмагорический характер:

«Носки мы в результате поделили. Каждый из нас взял двести сорок пар…После этого было многое».

«И лишь одно было неизменным. Двадцать лет я щеголял в гороховых носках. Я дарил их всем своим знакомым. Хранил в них елочные игрушки. Вытирал ими пыль. Затыкал носками щели в оконных рамах. И все же количество этой дряни почти не уменьшалось.

Так я и уехал, бросив в пустой квартире груду финских креповых носков. Лишь три пары сунул в чемодан».

Во втором рассказе, вспомнив знаменитый ответ Карамзина о том, что происходит на родине («Воруют»), Довлатов демонстрирует примеры этого занятия, приводя примеры воровства своих приятелей: ведро цемента (застывшего), избирательная урна, огнетушитель, бюст Поля Робсона, афишная тумба, пюпитр. Номенклатурные полуботинки, фактически, являются апогеем этого ряда.

Даже в этих текстах присутствует тень некоей драмы. История о носках осложнена рассказом о несчастной первой любви. Глава об украденных полуботинках наложена на картину рабочего «энтузиазма» и богемного быта. «Куртка Фернана Леже» переходит в рассказ о принце и нищем, о человеческой верности и предательстве.

Грусть постепенно накапливается, тяжелеет и растворяет юмористический характер последних рассказов.

В «Поплиновой рубашке» рассказана история отношений с женой. Но впервые так открыто (после «Заповедника» и «Наших»), так сентиментально.

Глава о куртке Фернана Леже - еще один рассказ о нищем, но в более простом, российском варианте. Эстетика здесь представлена «карточкой артиста», с надписью:

«"Лена! Служение искусству требует всего человека, без остатка. Рафик Абдуллаев"…».

Но на последней странице этой родословной оказывается квадратная фотография:

«…размером чуть больше почтовой марки. Узкий лоб, запущенная борода, наружность матадора, потерявшего квалификацию. Это была моя фотография. Если не ошибаюсь - с прошлогоднего удостоверения. На белом уголке виднелись следы заводской печати».

Кульминацией «Чемодана» становятся «Шоферские перчатки».

Вполне банальная идея Шлиппенбаха («Фильм будет, мягко говоря, аполитичный. Демонстрировать его придется на частных квартирах. Надеюсь, его посмотрят западные журналисты, что гарантирует международный резонанс») посмотреть глазами основателя на Ленинград, приводит к совершенно нетривиальному результату. Одетый Петром герой сначала мерзнет на стрелке Васильевского острова, затем оказывается у пивного ларька на углу Белинского и Моховой:

«Вокруг толпятся алкаши. Это будет потрясающе. Монарх среди подонков…».

«Подонки», пожалуй, означают не мерзавцев, а людей «дна» - измученных, хмурых. Среди них есть и интеллигент.

На память об этой истории остались лишь шоферские перчатки.

«Офицерский ремень» примыкает к «Зоне». Это рассказ о жизни по ту сторону решетки:

«Весь этот мир куда-то пропал. И только ремень все еще цел».

Можно с легкостью проследить связь рассказов из «Чемодана» с другими произведениями Довлатова.

«Приличный двубортный костюм» словно часть «Компромисса». Тут так же раскрывается тема балансирования на грани цинизма и предательства, тема продажи себя государству, представленная на фоне газеты.

История первой любви, описанная в «Креповых носках», ведет к «Филиалу», который еще не написан.

Утверждение о документальности довлатовской прозы - «общее место» в исследованиях и литературно-критических статьях. Недоброжелательно настроенные по отношению к писателю критики усматривают в этом изъян, недостаточность художественного начала. Почитатели его таланта видят в этом достоинство.

Друзья писателя искренне признают его поэтом. С точки зрения психологии именно это признание играет ключевую роль в жизни человека, огромное влияние на творчество Довлатова оказало окружение и жизненные обстоятельства (в особенной степени - эмиграция и служба на зоне).

Сергей Довлатов

Чемодан (сборник)

…Но и такой, моя Россия,

ты всех краев дороже мне…

Александр Блок

Публикуется с любезного разрешения Елены и Екатерины Довлатовых

Издательство АЗБУКА®

Предисловие

В ОВИРе эта сука мне и говорит:

Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил:

– Всего три чемодана?! Как же быть с вещами?

– Например?

– Например, с моей коллекцией гоночных автомобилей?

– Продайте, – не вникая, откликнулась чиновница.

– Если вы чем-то недовольны, пишите заявление.

– Я доволен, – говорю.

После тюрьмы я был всем доволен.

– Ну, так и ведите себя поскромнее…

Через неделю я уже складывал вещи. И, как выяснилось, мне хватило одного-единственного чемодана.

Рукописи? Я давно отправил их на Запад тайными путями.

А Бродского не тронул. Всего лишь спросил – кто это? Я ответил, что дальний родственник…

Шестнадцатого мая я оказался в Италии. Жил в римской гостинице «Дина». Чемодан задвинул под кровать.

– Иди сейчас же в шкаф!

Сынок провел в шкафу минуты три. Потом я выпустил его и спрашиваю:

– Тебе было страшно? Ты плакал/ А он говорит:

– Нет. Я сидел на чемодане.

Тогда я достал чемодан. И раскрыл его.

Но, как всегда, предисловие затянулось.

Креповые финские носки

Э та история произошла восемнадцать лет тому назад. Я был в ту пору студентом Ленинградского университета.

Через неделю меня полюбила стройная девушка в импортных туфлях. Звали ее Ася.

Эти люди хорошо одевались. Любили рестораны, путешествия. У некоторых были собственные автомашины.

Позднее многие из них эмигрировали. Сейчас это нормальные пожилые евреи.

Вспоминаю, как доктор Логовинский незаметно сунул мне четыре рубля, пока Ася заказывала такси…

Асины друзья не задавали ей вопросов. А я только и делал, что спрашивал:

– Где ты была? С кем поздоровалась в метро? Откуда у тебя французские духи?..

Короче, я вел себя назойливо и глупо.

У меня появились долги. Они росли в геометрической прогрессии. К ноябрю они достигли восьмидесяти рублей – цифры, по тем временам чудовищной.

Я узнал, что такое ломбард, с его квитанциями, очередями, атмосферой печали и бедности.

Пока Ася была рядом, я мог не думать об этом. Стоило нам проститься, и мысль о долгах наплывала, как туча.

Я просыпался с ощущением беды. Часами не мог заставить себя одеться. Всерьез планировал ограбление ювелирного магазина.

Я убедился, что любая мысль влюбленного бедняка – преступна.

К тому времени моя академическая успеваемость заметно снизилась. Ася же и раньше была неуспевающей. В деканате заговорили про наш моральный облик.

Я заметил – когда человек влюблен и у него долги, то предметом разговоров становится его моральный облик.

Короче, все было ужасно.

Однажды я бродил по городу в поисках шести рублей. Мне необходимо было выкупить зимнее пальто из ломбарда. И я повстречал Фреда Колесникова.

Фред курил, облокотясь на латунный поручень Елисеевского магазина. Я знал, что он фарцовщик. Когда-то нас познакомила Ася.

Это был высокий парень лет двадцати трех с нездоровым оттенком кожи. Разговаривая, он нервно приглаживал волосы.

Я, не раздумывая, подошел:

– Нельзя ли попросить у вас до завтра шесть рублей?

Занимая деньги, я всегда сохранял немного развязный тон, чтобы людям проще было мне отказать.

– Элементарно, – сказал Фред, доставая небольшой квадратный бумажник.

Мне стало жаль, что я не попросил больше.

– Возьмите больше, – сказал Фред.

Но я, как дурак, запротестовал.

Фред посмотрел на меня с любопытством.

– Давайте пообедаем, – сказал он. – Хочу вас угостить.

Он держался просто и естественно. Я всегда завидовал тем, кому это удается.

Мы прошли три квартала до ресторана «Чайка». В зале было пустынно. Официанты курили за одним из боковых столиков.

Окна были распахнуты. Занавески покачивались от ветра.

Мы решили пройти в дальний угол. Но тут Фреда остановил юноша в серебристой дакроновой куртке. Состоялся несколько загадочный разговор:

– Приветствую вас.

– Мое почтение, – ответил Фред.